Читальный зал
национальный проект сбережения
русской литературы
Проза и поэзия
Владимир КОСОГОВ
К зиме на шаг несмелый подойти.
Глоток спиртного бесится в груди:
Трахею ломит, точно месит тесто.
И жизнь не зарифмуется, поди,
Переходя на ямб с пустого места,
Где мерзлая бутылка коньяка
В почтовом — вместо писем долгожданных.
Так жадно пью, как пьет у родника
Жилец многоэтажного мирка,
Спасаясь от снежинок восьмигранных.
И памяти хватает падежей
Обрисовать пейзаж с предзимним адом:
У новостройки, встретившись с закатом,
Летят окурки с верхних этажей.
Что загадать под этим звездопадом?
В пять утра запрягали коня.
И будила меня, семиклашку,
Молодого отца беготня
С полосатой душой нараспашку.
Молотком отбивали цевье,
И точили, и прятали в сено
На телеге. И детство мое
Исчезало в тумане мгновенно.
Приезжали в затерянный мир,
Где царила трава луговая,
Где небес неграненый сапфир
Рассыпался от мая до края.
Начиналась учеба моя:
Приглядеть за работой мужскою
Мозаичным зрачком муравья,
Роговицей его колдовскою.
Кто сильнее, чем эти мужи,
Полубоги с загаром до пяток?
Шелестят их косые ножи,
У меня вызывая припадок.
Я смотрю уже тысячу лет,
Как у них за спиною ложится
Золотой деревенский рассвет —
Огнекрылая редкая птица.
ВРАТАРЬ
Изумрудная россыпь «зеленки»
На локтях, исцарапанных вдрызг.
Это я, отдохнувший в «Орленке»
И уставший от солнечных брызг!
Проскрипят дворовые качели
На невнятном наречье стальном,
Разбираться в котором умели,
Только вдруг разучились потом.
Пусть закружат. Ногами цепляю
Облаков белозубую пасть.
С каждым вдохом глаза закрываю:
Так с дощечки не страшно упасть,
Поперхнуться на стертом газоне,
Рот раззявив, как желтый пескарь.
Силуэт на соседском балконе
Ловит солнце в ладонь, как вратарь:
От волненья вспотела рубаха,
Даже солнцу в руках горячо.
Вдруг ударят качели с размаха,
Синяком разукрасив плечо.
Я не знал: до какого предела
Боль — сильна, смехотворен — испуг.
…А вратарь через месяц приделал
Бельевую веревку на крюк.
Холодного лета запел тонконогий сверчок.
О чем он трещит, одинок?
Я песенку эту успел заучить назубок,
Сверчку подпевая, как мог.
О том, что виднеется свет за дождем проливным,
Надежда за светом видна.
Язык каменеет, становится голос немым.
И этого хватит сполна.
Что дальше, сверчок? И какую мелодию ты
Затянешь себе на уме?
Не пой, что навеки гранитные будут цветы
Зиять в ледяной бахроме.
Вернусь на полжизни обратно, замок отперев
Оградки высокой стальной,
Чтоб снова услышать холодного лета напев
И голос спасительный твой.
Вишневые губы ее опьянят, горячи.
Глаза — изумруд в молоке.
Мелодия тлела, как дым поминальной свечи —
И воском осталась в руке.
Чтоб я не заметил, что сделались губы бледны,
Что тонок твой стал силуэт.
Вдруг взялся откуда? С какой прилетел стороны
Сверчок? Неужели на свет?
За окном нет ни вишни, ни яблони,
И отцвел золотой абрикос.
Вот и лето закончилось зяблое
Под трещотку усталых стрекоз.
Что осталось в стакане надтреснутом?
Листья мяты, истертые в прах.
Горький вкус перезрелого детства там
На соленых остался губах.
Вышло так, что, ребенок обласканный,
Вырос я в неуклюжий мешок,
Переполненный книжными сказками,
Где всегда побеждал лежебок.
Так и жил на печи, и надеялся,
Что однажды спасет от беды
Худосочная бабка-волшебница
С полторашкой живою воды.
Небылицы никак не сбываются,
До финала остался глоток.
Золотой абрикос осыпается:
Точно капельки в землю врезаются,
На вишневый похожие сок.
ВАКАНСИЯ ПОЭТА
На последний урок прозвенел звонок,
Только мы пускаемся наутек,
Расписание презирая, —
Золотые умы, хроникеры муз.
Записались в питерский горный вуз
И пропали до Первомая.
Всею грудью дыша, подпоет душа:
«Наша жизнь бездумна, но хороша,
Нам поглубже копай траншеи!»
Если вправду, Отче, блаженны мы —
Дураки, писаки, говоруны —
Позже всех поломай нам шеи.
Чтоб узнал я вдруг: хуже смертных мук —
Ежедневно рабочий таскать сюртук,
Заходить вместо дикого зверя,
Но не в клетку — в комнату, где нежна,
Не любовница больше, и не жена,
Но глупышка и пустомеля, —
Подогрела обед, от помады след
Не заметила — просто отвлек сосед,
И, сверкнув золотой удавкой,
Лишний раз напомнила — выход был.
Но Господь меня уберег, простил,
Так что — радуйся и не тявкай…
БЛИЗОРУКОСТЬ
Просыпаюсь, говорю: «Прощайте».
Что еще сказать в такую тьму?
Никуда не провожайте,
Дайте шанс остаться одному.
Говорят, счастливый случай
В заоконный перебраться лес,
Где тромбоны с музыкой трескучей
Выдувают соль-диез.
Утром все особенно заметно:
Как трагично одинок
Тополь, загибающийся тщетно,
На пути у тысячи дорог.
Небеса чернильные печальны
С миллионом гаснущих зрачков.
Только я храню все эти тайны
В жестяном футляре от очков.
Источник статьи: http://reading-hall.ru/publication.php?id=14976
За окном нет ни вишни ни яблони
Литературная студия «Белый квадрат», Кемерово запись закреплена
ЯНВАРЬ В НОВОМ АФОНЕ
Выходит человек и видит черный снег,
И лучше срифмовать уже нет силы.
Печаль светла, но длится целый век,
От моря пахнет, словно из могилы.
Налево повернёшь – свернёт абхазский нож.
Зрачки красней мороженой рябины.
По снегу как ошпаренный идёшь.
И снятся, кто мертвы, но так любимы.
И горы впереди на каменных клешнях,
Могучие, как профиль богатырский:
Спускаются с небес и гаснут на углях
У кельи монастырской.
НА ГОРЬКОМ ЯЗЫКЕ
II
И звезда не говорит со мною,
Как с другой звездой.
Кран пищит холодною водою,
Неживой водой.
Пленники храпят на всю палату,
Сестры тоже спят.
Но ко мне относятся как к брату:
Нищий духом – свят.
Всё начну с начала, но сначала
Выиграть смертный бой,
Чтобы не испачкать покрывало
Кляксой кровяной.
Чтоб летели молнии, гремело
Небо и земля.
Чтобы обездвиженное тело
Верило в себя.
Чтобы встали пленники с кровати,
Слыша этот гром,
Летней духоты, как Благодати,
Выпить перед сном.
VI
Шершавой проведёшь ладонью
мне по лицу, когда опять
из светотени заоконной
войдёшь и сядешь на кровать.
Бульон из двухлитровой банки
поможешь в кружку перелить,
застынешь взглядом на каталке,
мол, что поделать – надо жить.
«Что принести тебе на утро?
Поговори со мной сынок!»
Я головой мотаю, будто
ни слова разобрать не смог.
Ведь это же не ты со мною
заговорил на языке
предсмертной радости с любовью?
На самом горьком языке.
Побудь со мной ещё, покуда
хватает сил не звать врача.
Я скоро выпишусь отсюда,
хребет надломленный влача.
* * *
Вот мой дед пережил сыновей,
И поэтому жизнь его съела
До распухших артритных костей,
Но до сердца дойти не сумела.
Разве смерти покойный просил
В 43-ем и позже, когда он
У сыновьих горячих могил,
Прединсультно трусился как даун?
Будешь плыть через мутный ручей
На Никольщину в дом деревянный,
Поздаровкайся с жизнью ничьей,
Поклонись головой окаянной
И отцу моему, и дядьям,
И спасительной ангельской твари
Лишь за то, что идти по пятам
Глупым внукам они не давали.
* * *
За окном нет ни вишни, ни яблони,
И отцвёл золотой абрикос.
Вот и лето закончилось зяблое
Под трещотку усталых стрекоз.
Что осталось в стакане надтреснутом?
Листья мяты, истёртые в прах.
Горький вкус перезрелого детства там
На солёных остался губам.
Вышло так, что ребёнок обласканный,
Вырос я в неуклюжий мешок,
Переполненный книжными сказками,
Где всегда побеждал лежебок.
Так и жил на печи, и надеялся,
Что однажды спасёт от беды
Худосочная бабка-волшебница
С полторашкой живою воды.
Небылицы никак не сбываются,
До финала остался глоток.
Золотой абрикос осыпается:
Точно капельки в землю врезаются,
На вишнёвый похожие сок.
Источник статьи: http://vk.com/wall-90294900_2455
За окном нет ни вишни ни яблони
Вратарь
Изумрудная россыпь зелёнки
На локтях, исцарапанных вдрызг.
Это я, отдохнувший в «Орлёнке»
И уставший от солнечных брызг!
Проскрипят дворовые качели
На невнятном наречье стальном,
Разбираться в котором умели,
Только вдруг разучились потом.
Пусть закружат. Ногами цепляю
Облаков белозубую пасть.
С каждым вдохом глаза закрываю:
Так с дощечки не страшно упасть,
Поперхнуться на стёртом газоне,
Рот раззявив, как жёлтый пескарь.
Силуэт на соседском балконе
Ловит солнце в ладонь, как вратарь:
От волненья вспотела рубаха,
Даже солнцу в руках горячо.
Вдруг ударят качели с размаха,
Синяком разукрасив плечо.
Я не знал: до какого предела
Боль – сильна, смехотворен – испуг.
…А вратарь через месяц приделал
Бельевую верёвку на крюк.
Никуда она не убежит.
А.Б.
За окном нет ни вишни, ни яблони,
И отцвёл золотой абрикос.
Вот и лето закончилось зяблое
Под трещотку усталых стрекоз.
Что осталось в стакане надтреснутом?
Листья мяты, истёртые в прах.
Горький вкус перезрелого детства там
На солёных остался губах.
Вышло так, что, ребёнок обласканный,
Вырос я в неуклюжий мешок,
Переполненный книжными сказками,
Где всегда побеждал лежебок.
Так и жил на печи, и надеялся,
Что однажды спасёт от беды
С полторашкой живою воды.
Небылицы никак не сбываются,
До финала остался глоток.
Золотой абрикос осыпается:
Точно капельки в землю врезаются,
На вишнёвый похожие сок.
Считай, перевод окончен
Считай, перевод оконченВыпуск 6
Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Лицей
Теги: Дана Курская , поэзия
Дана Курская
Меланоцет Джонсона
В кабинете пыльном Джонсон кладёт пинцет
моет стеклянный сосуд
Этим январским утром миру подарен меланоцет
так отныне его зовут
Если ты вечность жадно желаешь схватить за хвост
чтобы вы с ней сплелись
открой, своей смерти этим замедлив рост,
Хищный удильщик, ты мой отныне весь
плыви, моя кроха,
лампочки на усах
Каждый мечтает, как может, остаться здесь:
А когда вдруг наступит, Джонсон, и твой черёд
уходи как январь
тихо и не скорбя –
Где-то в тёмных глубинах самых глубоких вод
МК-тупик
настигающий образ моря
кровь стучит в висках как будто нога в трамплин
пей из глаз моих только юные песни
в тишине узнаю – «Ддт», «Наутилус», «Сплин»
их аккорды взлетают в космос,
словно ядерный взрыв, обрекающий пустовать
образующий только пропасть
и только пропасть
и из пропасти прорастает диван-кровать
за которой вздымают волны
на остывших плитах вращает жерло воронка дна
и засасывает сползшее одеяло
снежный путь – начало
и смерть как фонарь видна
зажигалку во мне в этот миг
заслони от ветра
кремень высечет в сумраке молнией злую нить
ты губами из пачки вытянешь сигаретку:
слушай, надо это как-нибудь повторить»
за гробом нету ни черта
ни ангела с трубою
какие там ещё врата
никто от люльки до креста
не свяжется с тобою
прощаться надо навсегда
по вехам и минутам
какого там ещё суда
ты ни туда и ни сюда
и никого не ждут там
и только пыльный василёк
Растущий за оградой
хоть синий глаз его поблёк
встаёт безверью поперёк
Шкатулка
Под снежным шёпотом чуть дремлет многоглавый,
Источник статьи: http://www.rulit.me/books/481846-read-481846-48.html
За окном нет ни вишни ни яблони
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2016
Владимир Николаевич Косогов родился в 1986 году в г . Железногорске Курской области . Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Публиковался в альманахах «ЛАК», «Созвездие», «Славянские колокола», журналах «Нева», «Сибирские огни», «Москва». Живет в Курске.
К зиме на шаг несмелый подойти.
Глоток спиртного бесится в груди:
Трахею ломит, точно месит тесто.
И жизнь не зарифмуется , поди ,
Переходя на ямб с пустого места,
Где мерзлая бутылка коньяка
В почтовом — вместо писем долгожданных.
Так жадно пью, как пьет у родника
Жилец многоэтажного мирка,
Спасаясь от снежинок восьмигранных.
И памяти хватает падежей
Обрисовать пейзаж с предзимним адом:
У новостройки, встретившись с закатом,
Летят окурки с верхних этажей.
Что загадать под этим звездопадом?
В пять утра запрягали коня.
И будила меня, семиклашку ,
Молодого отца беготня
С полосатой душой нараспашку.
Молотком отбивали цевье,
И точили, и прятали в сено
На телеге. И детство мое
Исчезало в тумане мгновенно.
Приезжали в затерянный мир,
Где царила трава луговая,
Где небес неграненый сапфир
Рассыпался от мая до края.
Начиналась учеба моя:
Приглядеть за работой мужскою
Мозаичным зрачком муравья,
Роговицей его колдовскою.
Кто сильнее, чем эти мужи,
Полубоги с загаром до пяток?
Шелестят их косые ножи,
У меня вызывая припадок.
Я смотрю уже тысячу лет,
Как у них за спиною ложится
Золотой деревенский рассвет —
Огнекрылая редкая птица.
Изумрудная россыпь «зеленки»
На локтях, исцарапанных вдрызг .
Это я, отдохнувший в «Орленке»
И уставший от солнечных брызг!
Проскрипят дворовые качели
На невнятном наречье стальном,
Разбираться в котором умели,
Только вдруг разучились потом.
Пусть закружат. Ногами цепляю
Облаков белозубую пасть.
С каждым вдохом глаза закрываю:
Так с дощечки не страшно упасть,
Поперхнуться на стертом газоне,
Рот раззявив, как желтый пескарь.
Силуэт на соседском балконе
Ловит солнце в ладонь, как вратарь:
От волненья вспотела рубаха,
Даже солнцу в руках горячо.
Вдруг ударят качели с размаха,
Синяком разукрасив плечо.
Я не знал: до какого предела
Боль — сильна, смехотворен — испуг.
…А вратарь через месяц приделал
Бельевую веревку на крюк.
Холодного лета запел тонконогий сверчок.
О чем он трещит, одинок?
Я песенку эту успел заучить назубок,
Сверчку подпевая, как мог.
О том, что виднеется свет за дождем проливным,
Надежда за светом видна.
Язык каменеет, становится голос немым.
И этого хватит сполна.
Что дальше, сверчок? И какую мелодию ты
Затянешь себе на уме?
Не пой, что навеки гранитные будут цветы
Зиять в ледяной бахроме.
Вернусь на полжизни обратно, замок отперев
Оградки высокой стальной,
Чтоб снова услышать холодного лета напев
И голос спасительный твой.
Вишневые губы ее опьянят, горячи.
Глаза — изумруд в молоке.
Мелодия тлела, как дым поминальной свечи —
И воском осталась в руке.
Чтоб я не заметил, что сделались губы бледны ,
Что тонок твой стал силуэт.
Вдруг взялся откуда? С какой прилетел стороны
Источник статьи: http://magazines.gorky.media/neva/2016/1/stihi-2408.html
