Сочинение астафьева ода русскому огороду

— так назвал свое произведение замечательный прозаик Виктор Астафьев. Предлагаем из этого его произведения несколько фрагментов. Целиком «Оду» можно прочесть в сборнике для молодой семьи «Живица», изданном «Молодой гвардией» в 1989 г.

«Огуречная гряда располагалась ближе к воротам, чуть в стороне от остальных гряд и почему-то поперек всего порядка. Ровными рядами, вроде ступеней на городской пристани, катились овощные гряды до середины огорода. На одной из них, самой доступной, чтоб ногами попусту другую овощь не мяли, пышно зеленело ребячье лакомство — морковка. Две-три гряды острились стрелами репчатого лука. Следом, опустив серые ребристые стебли, вкрадчиво шелестел лютый фрукт — чеснок. В стороне от тенистых мест, чтобы солнце кругло ходило, и от огурцов подальше — огурец и помидор не сопутники в роду-племени огородном — к лучинкам привязаны тощие-претощие дудочки с квелыми, аптечно пахнущими листьями. После прелой избяной полутеми, где росли они в ящиках и горшках, помидорные серенькие саженцы словно бы решали, что им делать — сопротивляться или помирать в этой простудной стороне? Но вокруг так все перло из земли, так ластилось к солнцу, что и помидорные дудки несмело наряжались в кружево листьев, пробно зажигали одну-другую бледную звездочку цветка, а вкусив радости цветения, помидорные дудки смелели, лохматились, зеленые бородавочки из себя вымучивали, после уж, под огородный шумок да под зеленый шепоток, обвешивались щекастыми кругляками плодов, и ну дуреть, ну расти — аж пасынковать их приходилось, обламывать лишние побеги и подпирать кусты палками, иначе обломятся, рухнут ветви от тяжести.

«Под дубком, дубком свилась репа клубком», вечно у нее лист издырявлен, обсосан — все на нее тля какая-то нападает, лохмотья иной раз одни останутся да стерженьки, но она все равно растет, выгуливает плотное тело, понимая, что радость от нее ребятишкам. Как-то отчужденно, напористо растет свекла, до поры до времени никем не замечаемая, багровеет, кровью полнится; пока еще шебаршит растрепанно, но тужится завязаться тугим узлом капуста. «Не будь голенаста, будь пузаста!» — наказывала бабка, высаживая квелую, блеклую рассаду непременно в четверг, чтобы черви не съели. Широко развесила скрипучие, упругие листья брюква, уже колобочком из земли начиная выпирать. Обочь гряд светят накипью цветов бобы, и сбоку же, не обижаясь на пренебрежительное к себе отношение, крупно, нагло и совершенно беззаботно растут дородные редьки.

За баней возле старой черемухи есть узенькая расчудесная гряда, засеянная всякой венчиной. То бабкин каприз — всякое оставшееся семя она вольным взмахом развеивала по «бросовой» грядке, громко возвещая: «Для просящих и ворующих!» У леса, спустившегося с гор и любопытно пялящегося через заднее прясло, темнела и кудрявилась плетями труженица картошка. Она тоже цвела, хорошо цвела, сиренево и бело, в бутонах цветков, похожих на герани, ярели рыженькие пестики, и огород был в пене цветов две целые недели. Но никто почему-то не заметил, как цвела картошка, лишь бабка собрала решето картовного цвету для настоя от грыжи. Люди ждут, не чем она подивит, а чего она уродит. Так в жизни заведено — от труженика не праздничного наряда и увеселений требуют, а дел и добра. Его не славословят, не возносят, но когда обрушивается беда — на него уповают, ему кланяются и молят о спасении.

В честь картошки надо бы поставить памятник в России. Поставлены же памятники гусям, спасшим Рим. В Австралии будто бы есть памятник овце. Последнему волку Европы скульптуру изваяли! Ну если уж картошке монумент неловко, неэтично воздвигать — плод все же, овощь, тогда тому, кто нашел этот плод в заморских землях, выделил его среди прочих диких растений, в Россию завез и, рискуя головой, внедрял на русской земле. Был ведь в старые, темные времена и картофельный бунт!

В горах и под горами, в болотах и песчаниках, на глине и камешнике, меж дерев и в новине на вспольях, на отвалах, на вырубках, на гарях, на всякой бросовой почве само собой вылазит на свет и живет растение, почти не требующее ухода и забот — прополи, окучь, и все дело. Есть места, где, задушенная дымом и сажей, никакая тварь не выживает, ничто не растет, даже крапива и всякая жалючая травка сдалась, картошка, набравши цвет, тут же его, почернелый, тряпичный, роняет, и все равно плод в земле наливается и кормит людей! Что есть, скажите, лучше этого растения? Хлеб? Да! Однако хлебу столь воздано! Сколько о нем спето! Так отчего же, почему же мы, российские люди, не раз, не два спасенные картошкой от глада и мора, забыли про нее? К слову сказать, воин наш, русский, многим обязан ей, родимой картошке! Где угодно готов это утверждать!

Фронтовые дороги длинные, расхлюпанные. Пушка идет или тащат ее; танк идет, машина идет, конь ковыляет; солдат бредет вперед на запад, поминая к разу кого надо и не надо. А кухня отстала! Все-то она отстает, проклятая, во все времена и войны отстает. Но есть солдату надо хоть раз в сутки! Если три раза, так оно тоже ничего, хорошо три-то раза, как положено. Один же раз просто позарез необходимо.

Глянул солдат налево — картошка растет! Глянул направо — картошка растет! Лопата при себе. Взял за пыльные космы матушку-кормилицу, лопатой ковырнул, потянул с натугой — и вот полюбуйся: розоватые либо бледно-синие, желтые иль белые, что невестино тело, картохи из земли возникли, рассыпались, лежат, готовые на поддержку тела и души.

Дров нету, соломы даже нету?! Не беда! Бурьян везде и всюду на русской земле сыщется. Круши, ломай через колено, пали его! И вот забурлила, забормотала картоха в котелке. Про родное ведь и бормочет, клятая! Про дом, про пашню, про огород, про застолье семейное. Как ребятишки с ладошки на ладошку треснутую картоху бросают, дуя на нее, а потом в соль ее, в соль и — в рот, задохнувшись горячим, сытным паром.

И нет уж никакой безнадежности в душе солдата, никакого нытья. Замокрело только малость в глазу, но глаз, как известно, проморгается!

Поел картошки солдат, без хлеба поел, иной раз и без соли, но все равно готов и может вперед двигаться, врагу урон наносить.

Случалось, воды нет. В костер тогда картошку, в золу, под уголья. Да затяжное это дело, и бдить все время надо, чтоб не обуглилась овощь, А когда бдить-то? В брюхе ноет, глаза на свет белый не глядят от усталости. Значит, находчивость проявляй — в ведро картошек навали, засыпь песочком либо землею, чтоб не просвистывал воздух, и через минуты какие-нибудь кушайте на здоровье продукт первой важности, в собственном пару! А то еще проще простого способ есть: насыпь полную артиллерийскую гильзу картох, опрокидывай ее рылом в землю, пистоном вверх, разводи на гильзе огонь, а сам дрыхни без опаски. Сколько бы ты ни спал, сколько бы ни прохлаждался — картофель в гильзе изготовится так, что и шкурку скоблить ножом не надо — сама отлупится.

Нет, я снова о памятнике речь завожу! Картошке, из которой люди наловчились по всему белу свету готовить с лишком две тысячи блюд, опоре нашей жизни — никакого внимания. По гривеннику всем людям труда — главным картофелеедам — собрать, и пусть самые талантливые художники, самые даровитые скульпторы придумают памятник! Тот, кто умеет сочинять гимны, должен найти самые торжественные слова, и самые голосистые певцы споют картошке гимн на самой широкой площади, при всем скоплении народа».

Источник статьи: http://altay-krylov.ru/rastenija/oda_russkomu_ogorodu.html

Сочинение: Русская деревня в изображении В. П. Астафьева

1. Биографические сведения.

В. П. Астафьев родился в 1924 году в Красноярском крае и сейчас живёт на своей родине в городе Красноярске.

Детство — труднее не придумаешь. Мальчику было всего семь лет, когда погибла его мать. Она утонула в Енисее. Памяти матери, Лидии Ильиничне, он посвятит повесть “Перевал”. А много позднее, став уже известным писателем, скажет с горькой сыновней любовью: “И лишь одно я просил бы у своей судьбы — оставить со мной маму. Её мне не хватало всю жизнь. ”

После шестого класса средней школы Астафьев поступил в железнодорожную школу ФЗО, окончив которую некоторое время работал составителем поездов. Осенью 1942 г. Астафьев ушёл добровольцем на фронт. Семнадцатилетний рабочий Виктор Астафьев попал на передовую, в самое пекло войны. Воинское звание — рядовой. И так до самой победы: шофёр, артразведчик, связист. Его дважды ранят, контузят. Словом, на войне как на войне.

После войны много профессий сменил будущий писатель, метался, как он скажет, по разным работам (был и слесарем, и чернорабочим, и грузчиком, и плотником в вагонном депо, и мойщиком мясных туш на колбасном заводе), пока в 1951 году в газете “Чусовской рабочий” не был опубликован его первый рассказ, и стал он газетным литературным сотрудником.

Отсюда и начинается его собственно творческая биография.

Астафьев заканчивает Высшие литературные курсы, а в середине пятидесятых годов известный критик Александр Макаров уже говорил о признании Астафьева как писателя и очень точно обозначил основные творческие устремления тогда ещё молодого художника: “размышление о нашей жизни, о назнвчении человека на земле и в обществе и его нравственных устоях, о народном русском характере. по натуре своей он моралист и поэт человечности”.

Поначалу Астафьев начал писать прозу (от рассказов до романа “Тают снега”) в том её понимании, какое он застал в советской литературе ко времени своего художественного и мировоззренческого становления. Тут нет ни тени укора. Умнее времени не будешь, особенно если позади у тебя сиротское деревенское детство, детский дом, ФЗО, война да голодный быт. Чтение конечно тоже было. Читал он всегда много. И были в этом детском и юношеском списке, конечно, и Горький и Шолохов.

Много позже в “Зрячем посохе” — благодарной книге о своём лучшем незабвенном учителем А. Н. Макарове — в ответ на укор критика в незнании Чехова Астафьев вспомнит свой мало способствующий систематическому образованию юношеский путь и без досады заметит: ”Естественно, что и в чтении я не мог “подбортнуться” к тихому Антону Павловичу, ибо рос на литературе сибиряков: Петра Петрова, Вячеслава Шишкова, Лидии Сейфуллиной, Всеволода Иванова. Бунина открыл для себя лишь в сорок лет, по независящим от меня причинам.”

В 1978 году Астафьеву была вручена государственная премия СССР. Сейчас Астафьев является видным деятелем современой литературы. Его произведения признаны общественностью и пользуются популярностью у читателей.

2. Основные произведения.

2.1. “Последний поклон”.

Произведение написано в форме повести в рассказах. Сама форма подчёркивает биографический характер повествования: воспоминания взрослого человека о своём детстве. Воспоминания, как правило, ярки, но не выстраиваются в единую линию, а описывают отдельные случаи из жизни.

И всё-таки “Последний поклон” не сборник рассказов, а единое произведение, так как все его элементы объединены одной темой. Так о чём же это произведение? Это произведение о Родине, в том значении, как понимает её Астафьев. Родина для него — это русская деревня, трудолюбивая, не избалованная достатком; это природа, суровая, необыкновенно красивая — мощный Енисей, тайга, горы. Каждый отдельный рассказ “Поклона” раскрывает отдельную черту этой общей темы, будь то описание природы в главе “Зорькина песня” или детских игр в главе “Гори, гори ясно”.

Повествование ведётся от первого лица — мальчика Вити Потылицина, сироты, живущего с бабушкой. Отец Вити — гуляка и пьяница, семью бросил. Мать Вити трагически погибла — утонула в Енисее. Жизнь Вити протекала, как у всех остальных деревенских мальчиков — помощь старшим по хозяйству, сбор ягод, грибов, рыбалка, игры.

Главная героиня “Поклона” — Витькина бабушка Катерина Петровна именно потому и станет нашей общей русской бабушкой, что соберёт в себе в редкой живой полноте всё, что ещё осталось в родной земле крепкого, наследного, исконно родного, что мы про себя каким-то внесловесным чутьём узнаём как своё, будто всем нам светившее и заранее и навсегда данное. Ничего писатель в ней не прикрасит, оставит и грозу характера, и ворчливость, и непременное желание всё первой узнать и всем в деревне распорядиться (одно слово — Генерал). И бьётся, мучается она за детей и внуков, срывается в гнев и слёзы, а начнёт рассказывать о жизни, и вот, оказывается, нет в ней для бабушки никаких невзгод: “Дети родились — радость. Болели дети, она их травками да кореньями спасала, и ни один не помер — тоже радость. Руку однажды выставила на пашне, сама же и вправила, страда как раз была, хлеб убирали, одно рукой жала и косоручкой не сделалась — это ли не радость?” Это общая черта старых русских женщин, и черта именно христианская, которая при истощении веры так же неотвратимо истощается, и человек всё чаще предоставляет счёт судьбе, меря зло и добро на ненадёжных весах “общественного мнения”, подсчитывая страдания и ревниво подчёркивая своё милосердие. В “Поклоне” же всё ещё древне-родное, колыбельное, благодарное жизни и этим всё вокруг животворящее.

Надо заметить, что такой образ бабушки не единственный в литературе, например, встречается он у Горького в “Детстве”. Его Акулина Ивановна очень похожа на Катерину Петровну Астафьева.

Но вот в жизни Витьки наступает переломный момент. Его отправляют к отцу и мачехе в город учиться в школу, так как в деревне школы не было.

И когда бабушка ушла из повествования, начались новые будни, всё потемнело, и явилась в детстве такая жестокая страшная сторона, что художник долго уклонялся от того, чтобы написать вторую часть “Поклона”, грозный оборот своей судьбы, своё неизбежное “в людях”. Не случайно последние главы “Поклона” были закончены в 1992 году.

Вторую часть “Поклона” порою корили за жестокость, но подлинно действенна она была не мстительной нотой. Какое мщение? При чём тут оно? Художник вспоминает своё сиротство, изгнанничетсво, бездомность, общую отверженность, лишность в мире (Когда, казалось, для всех, да и для него порой было бы лучше, если бы он умер), не для того, чтобы теперь победительно восторжествовать: что, взяли! — или чтобы вызвать сочуственный вздох, или ещё раз припечатать бесчеловечное время. Это всё были бы задачи слишком чужие исповедному и любящему астафьевскому дару. Считаться и мстить, вероятно можно тогда, когда сознаёшь, что живёшь невыносимо по чьей-то очевидной вине, помнишь эту очевидность и ищешь сопротивления. А разве маленький, цепкий герой “Поклона” Витька Потылицын что-то расчётливо сознавал? Он только жил, как умел, и увертывался от смерти и даже в отдельные минуты умудрялся счастливым быть и красоту не пропустить. И если кто и срывается, то это не Витька Потылицын, а Виктор Петрович Астафьев, который сейчас из дали лет и понимания со смятением спрашивает мир: как могло случиться, что дети оказались поставлены в такие условия существования?

Он не себя жалеет, а Витьку, как своё дитя, которое сейчас может защитить только состраданием, только желанием разделить с ним последнюю картошку, последнюю каплю тепла и каждый миг одиночества. И если Витька выбрался тогда, то благодарить надо опять же бабушку Катерину Петровну, которая молилась за него, достигала сердцем его страдания и тем из дальней дали неслышно для Витьки, но спасительно смягчила его хоть тем, что успела научить прощению и терпению, умению разглядеть в полной мгле даже и малую крупицу добра и держаться этой крупицы и благодарить за неё.

2.2. “Ода русскому огороду”.

“Ода русскому огороду” была написана в 70-е годы. Эта повесть создавалась параллельно с “Прощальным поклоном”, словно на его полях. Напечатай их вместе, и они будут ревниво оглядываться друг на друга, стесняться похожести ситуаций и близости героев. Читатель и критик, которому попадут в руки эти повести, пожалуй, и смутится, и если не увидит дат, выставленных в конце каждого сочинения, не сразу сможет объяснить эти спирали, эти возвращения и переклички.

Писатель прощался с “Поклоном” не раз, уверенный, что мальчик заживил его раны, и теперь невозвратно убежал к бабушке в детство, но проходил год-другой, и оказывалось, что война не избыта, что она всё “сотрясает усталую душу” и опять надо звать мальчика и Астафьев зовёт его в “Оде русскому огороду”, и в “Перевале”, и в “Краже” и в других повествованиях с этим юным впечатлительным героем.

Русская деревня в изображении Астафьева предстаёт перед нами как светлый образ Родины. Из воспоминаний взрослого человека о событиях детства выпадает большинство отрицательных моментов, за исключением, быть может, самых резких. Именно поэтому астафьевская деревня так духовно чиста и красива. Этим она и отличается от деревни, изображаемой другими писателями, например Солженициным, у которого деревня, полная противоположность астафьевской, нищая, живущая только одним — только бы прожить, не умереть с голоду, не замёрзнуть зимой, не дать соседу получить то, что мог бы получить ты.

Произведения Астафьева потому и находят отклик в душах читателей, что многие также понимают и любят Родину и хотят видеть её всё такой же светлой и чистой, как видит её автор.

Источник статьи: http://www.bestreferat.ru/referat-20895.html

Название: Русская деревня в изображении В. П. Астафьева
Раздел: Сочинения по литературе и русскому языку
Тип: сочинение Добавлен 15:26:01 20 февраля 2003 Похожие работы
Просмотров: 1010 Комментариев: 14 Оценило: 4 человек Средний балл: 5 Оценка: неизвестно Скачать