55(23) Давид Шехтер
Иерусалимские «Cады Cахарова»
(Из книги “Записки пресс-секретаря Сохнута”)
В августе 2011 ко мне обратился с просьбой сделать интервью с Натаном Щаранским российский сайт “Букник”. На этом сайте должен был появиться сериал об Израиле и об Иерусалиме, который вел популярный актер театра «Гешер» Исраэль (Саша) Демидов. Популярным он был не только в Израиле, но и в России – благодаря роли Ивана Грозного, сыгранной им в одноименном сериале. Глава израильской телебригады, нанятой “Букником” для съемок, попросил, чтобы Щаранский, начав рассказ от “Садов Сахарова”, расположенных на центральном въезде в Иерусалим, перешел к своим личным воспоминаниям об академике, и о его связях с еврейским движением в СССР.
Я сразу же согласился, поскольку знал – всё, связанное с Сахаровым, для Натана свято, и он будет готов дать любое интервью, не считаясь со своим расписанием, временем и рейтингом издания. Но на всякий случай я проверил рейтинг “Букника” – ежедневно на него заходили 9 тысяч человек. Для российского сайта это было чрезвычайно мало, но “Букник” считался сайтом русской интеллигенции. Его читателями были либо писатели, либо любители изящной словесности – не Дашковой с Бушковым, а настоящей литературы. Поэтому я с чистой совестью порекомендовал Натану согласиться на интервью.
В расписании Натана я зарезервировал целый час, что было весьма и весьма щедро. И хотя, на самом деле, на интервью ушло чуть ли не в два раза больше времени, Натан терпеливо все сносил – ради памяти Сахарова. Он ведь не зря начал свое интервью с фразы: «Хотя Андрей Сахаров был чисто русским человеком, для меня он был ребе».
Сперва съемку вели в сохнутовском кабинете Натана, на фоне висящего на стене большого портера Сахарова, подаренного Натану каким-то художником-репатриантом. Этот портрет (не слишком высокого качества, но вполне пристойный) много лет находился в парламентской канцелярии Натана, а потом перекочевал в его кабинет главы Сохнута. Когда съемки закончились, все вышли на улицу; чтобы разговор не выглядел формальным интервью, режиссер попросил снять несколько минут во время прогулки по иерусалимским переулкам, да и просто на скамейке в каком-нибудь саду.
Демидов не скрывал своего восхищения Щаранским. Это проявлялось и в том, как он смотрел на Натана, и каким тоном обращался к нему. По дороге к месту съемки они сначала вспоминали, как Натан помог создавать театр «Гешер» – добыл первые деньги, воевал с театральным истеблишментом, не допускавшим даже мысли, что в Израиле может существовать театр на каком-то другом языке, кроме иврита.
А потом Демидов начал рассказывал Натану, что он всё еще увлекается каббалой и каждую ночь занимается в группе Лайтмана.
– Когда же вы спите? – поинтересовался Натан.
– Я сплю шесть часов каждые сутки, но в три приема – перед занятиями, после и перед репетицией.
– И вам хватает? Вы в состоянии полноценно работать в театре?
– Ну, во-первых, хватает; всё-таки шесть часов — это немало. А во-вторых, я последние годы уделяю больше внимания каббале, чем театру. Если бы Сахаров был жив, я уверен, каббала ему была бы чрезвычайно интересна.
– Вполне вероятно, – вежливо согласился Натан, и прибавил: – И всё же, так мало спать? Я бы не выдержал. Шесть часов достаточно, если спать подряд. А в три приема? Ну, вы моложе меня, в вашем возрасте такое еще возможно…
Этот разговор, и последовавшие за ним рассказы Натана о Сахарове велись в тенистых иерусалимских переулочках, которые, к моему удивлению, обнаружились сразу за зданием Сохнута. Дело было в августе, и я сразу поставил режиссеру условие:
– Съемки на улице состоятся только в том случае, если день не будет особо жарким, и только если вы найдете тенистые места. Иначе Щаранского я в это пекло не выпущу.
– Я обещаю тебе, что найду прекрасные, прохладные места, и недалеко от вашей штаб-квартиры, – заверил меня режиссер.
И он сдержал слово. Неподалеку от Сохнута находится дом-музей второго президента Израиля Ицхака Бен-Цви, в его дворике разбит прекрасный сад с высокими деревьями, широкие кроны которых покрывают тенью почти весь этот дворик. Там режиссер и планировал доснять необходимый ему для “оживляжа” материал. Но когда мы пришли в сад, выяснилось, что снимать невозможно. В соседнем доме велся ремонт, а как раз к нашему приходу подъехала бетономешалка и с ревом начала подавать раствор на третий этаж. Пришлось ретироваться. Я, было дело, подумал, что на этом съемки закончатся, и мы сможем вернуться в кондиционированное помещение – хотя мы находились в тени, дело было в самый разгар августа. Но режиссер заверил меня, что неподалеку находится общественный сквер, где наверняка можно будет без помех провести съемку.
Сквер действительно находился в пяти минутах ходьбы. Но на его качелях-каруселях с диким визгом вертелись детишки. Пришлось покинуть и это место. В конце концов, отчаявшись и увидев прямо на улице какую-то скамеечку в тени, мы быстренько усадили на нее Натана с Демидовым и начали съемку, не веря своей удаче и, главное, тишине. И не обращая внимания на прохожих.
Отправной точкой для интервью с Натаном были Сады Сахарова на въезде в Иерусалим. После смерти Сахарова Натан пошел к Тедди Колеку, тогдашнему мэру Иерусалима, рассказал ему о роли Сахарова в распаде советской империи зла, и о помощи, которую тот оказывал еврейским активистам в СССР. И предложил назвать его именем одну из улиц Иерусалима.
Колек согласился и через несколько дней предложил на выбор несколько вариантов. Но все они не устроили Щаранского – улицы находились в новых районах, далеко от центральных магистралей, и были маленькими. Дело застопорилось, но несколько месяцев спустя Колек позвонил и предложил: «На въезде в Иерусалим пробивается новая дорога, которая образует перекресток с шоссе номер один. На одном из его углов, там, где возвышается скала, намерены устроить террасы и разбить на них сады. Такое тебе подходит?»
Идея Натану понравилась. Он вместе с Колеком съездил на место и пришел к выводу, что лучшего решения и придумать нельзя. Расцветут или не расцветут сады на террасах – было еще неясно, но, главное: большая мемориальная доска с именем Сахарова на иврите, английском и русском языках должна была украсить центральный въезд в столицу.
Расчет Натана оказался верным. Сады так и не расцвели, хотя цветы там высаживали неоднократно. На момент интервью для “Букника” этим садам было уже больше 20 лет, но, кроме коричнево-жухлого бурьяна, на террасах так ничего и не росло. Зато перекресток стал главным въездом в город, и каждый день в сводках дорожного движения сообщалось: “Пробки от поселка Моца до Садов Сахарова”. Или: “Пробки на выезде из Иерусалима, от Садов Сахарова”. Поэтому в интервью “Букнику” Щаранский с полным основанием заявил, что имя Андрея Сахарова в израильских СМИ упоминается ежедневно, и намного чаще, чем в СМИ российских.
С Садами Сахарова у меня связана смешная история, произошедшая в конце апреля 2003 года, когда Щаранский занимал пост министра по делам диаспоры и Иерусалима. Перед первым же Днем Иерусалима, пришедшимся на его бытность министром города, Щаранский решил привести в порядок Сады Сахарова. На террасах высадили новые кусты роз, мемориальную доску почистили, но оставили нетронутыми буквы, которые Натан должен был собственноручно покрасить в присутствии прессы. Я пригласил к садам оба действовавших тогда в Израиле русскоязычных телеканала – RTVi и «Девятку», а также ивритскую прессу, которые должны были запечатлеть процесс покраски букв. Но тут вмешался мэр Иерусалима Ури Луполянский. Предстояли муниципальные выборы, и он использовал любую возможность засветиться в СМИ. Луполянский потребовал, чтобы его не просто пригласили принять участие в церемонии обновления садов, но и обязательно дали возможность выступить. Деваться было некуда: мэр, как ни крути, – это мэр. Но Луполянскому было четко заявлено, что первым будет выступать Натан.
В девять утра мы уже были на перекрестке. Сады сияли чистотой – террасы пропололи, выбросили весь бурьян, свежевысаженные кусты красных и белых роз радовали глаз доселе не виданными здесь яркими, чистыми красками.
Первым поднялся на какой-то ящик, игравший роль импровизированной трибуны, Натан. Он рассказал историю возникновения садов и добрым словом вспомнил пребывавшего тогда на пенсии Тедди Колека. А в конце речи посетовал, уже по-русски, обращаясь к представителям русскоязычной израильской прессы: «К сожалению, не все в Израиле знают, в честь кого названы эти сады. Понятно, что у русскоязычных израильтян, вопросов не возникает, тем более, что одна из трех надписей здесь сделана на русском языке. Но я не раз, к сожалению, сталкивался с тем, что коренные израильтяне или репатрианты из других стран считают Сахарова обычным еврейским филантропом, решившим увековечить свое имя в святом городе и пожертвовавшим для этого крупную сумму на нужды Иерусалима. Поэтому мы должны приложить усилия, чтобы всем стало известно, в честь какого – действительно великого человека и великого друга еврейского народа, – названо это место»,
Вслед за Натаном на трибуну поднялся Ури Луполянский. Русского он не знал и завершающей части речи Натана не понял. Сказать Луполянскому особо было нечего, поэтому он ограничился тем, что поблагодарил Натана Щаранского за замечательную инициативу украсить въезд в город. Свою краткую речь мэр закончил фразой, приведшей в неописуемый восторг всех русскоговорящих участников церемонии, которые после нее, что называется, “выпали в осадок”: «И особое, большое спасибо семье Сахаров, пожертвовавшей средства на создание этих садов».
Интервью просмотрели на “Букник” всего несколько десятков тысяч человек. По российским медийным масштабам это был, вроде бы, провал. Но я остался очень доволен – это были именно те люди, которым была важна и память о Сахарове, и те моральные ценности, за которые он боролся вместе со своим учеником Натаном Щаранским.
Источник