Он любит меньше чем яблонь
Жила-была яблоня. Она любила маленького мальчика. Каждое утро он приходил к ней, взбирался по ее стволу, качался на ее ветвях, лакомился се яблоками и был счастлив. И яблоня была счастлива.
Время шло, мальчик все реже появлялся, и яблоня загрустила. Однажды он пришел после особенно долгого отсутствия, и яблоня задрожала от радости:
— Милый мальчик! Скорее взберись по моему стволу — я покачаю тебя на ветвях, угощу тебя яблоками, и ты будешь счастлив.
Но мальчик покачал головой и ответил:
— Знаешь, это не сделает меня счастливым. У меня совсем нет денег, и меня не любят девушки. Я гол как сокол.
Тогда яблоня ответила:
— Собери мои яблоки, продай их на рынке. У тебя будут деньги и девушки, и ты будешь
Мальчик так и сделал — он собрал все яблоки и ушел. И яблоня была счастлива. Однако мальчика снова не было очень-очень долго. Когда же он все-таки пришел, яблоня затрепетала:
— Милый мальчик! Взберись по моему стволу, покачайся на моих ветвях — и ты будешь счастлив!
Мальчик ответил ей гордо:
— Я уже слишком взрослый, чтобы лазать по деревьям и прыгать по веткам! У меня столько проблем! Я хочу жениться, но у меня нет дома! Вот если бы у меня был дом, тогда я стал бы счастливым.
И яблоня ответила:
— Сруби мои ветви и построй себе дом. И ты будешь счастлив.
Мальчик так и сделал. Он срубил все ветви яблони и ушел. И яблоня была счастлива.
После этого он не появлялся целую вечность.
Много лет ждала яблоня своего мальчика.
И однажды он действительно пришел. Он выглядел усталым, постаревшим и обрюзгшим. Волосы его поредели, фигура расплылась. Но яблоня была ему необыкновенно рада, она сказала:
— Милый мальчик! У меня нет больше яблок, чтобы угостить тебя, и нет больше ветвей, чтобы покачать тебя. Но может быть, ты хочешь спокойное тенистое место, чтобы отдохнуть? Я могу заслонить тебя от солнца.
А мальчик ответил:
— Милая яблоня! Меня ничто не радует на этой земле. Все, чего я хочу, — это убраться куда-нибудь подальше, но не знаю, как…
Яблоня на минуту задумалась и сказала:
— Из моего ствола получится хорошая лодка. Спили мой ствол, сделай лодку, и ты сможешь уплыть далеко-далеко. И ты будешь счастлив.
Мальчик так и сделал. И ушел.
И яблоня была счастлива. Хотя и ей стало очень тяжело.
Шли годы. Пенек, которым стала яблоня, все больше старел. Глубокие трещины избороздили его. Яблоня уже не верила, что когда-нибудь сможет увидеть мальчика. Но однажды он подошел к ней. Он тяжело опирался на палку, руки его слушались плохо, редкие волосы были седы. Яблоня сказала ему с грустью:
— Милый мальчик! Я больше ничем не могу с тобой поделиться. У меня нот ни яблок, чтобы угостить тебя, ни ствола, чтобы ты взобрался по нему, ни ветвей, чтобы покачать тебя. Но мальчик улыбнулся и ответил:
— Милая яблоня! У меня нет зубов, чтобы есть яблоки, и руки мои уже не те, чтобы лазать по деревьям. Я стал стар и немощен, и все, что я ищу, — это тихое уютное место, чтобы посидеть и отдохнуть.
— Ну что ж, — сказал старый пенек, распрямляясь, — садись на меня, и ты будешь счастлив. Мальчик так и сделал. Он сел на пенек, и он был счастлив.
Источник статьи: http://www.inpearls.ru/82506
Почему яблони плодоносят через год?
Причина первая: Особенность сорта
Самая простая причина — это особенность сорта. Некоторые яблони просто не могут плодоносить каждый год просто потому, что им это не свойственно. Чаще всего плодоношение встречается у обильно цветущих сортов.
Кто виноват? Недальновидные селекционеры и вы, потому что не ответственно подошли к выбору сорта.
Что делать? Если вы хотите получать урожай каждый год, выбирайте правильный сорт яблонь, например: Десертное Исаева, Анис сладкий, Гаргама Юбилейная и т.д .
Причина вторая: Неправильная обрезка
Неправильная обрезка, при которой по ошибке удаляется часть плодовитых ветвей, именно поэтому у вас и не будет урожая.
С одной стороны обрезка омолаживает яблоню, на ней появляются новые побеги. С другой стороны на этих молодых побегах начнут закладываться почки и плодоносит в этом году оно уже не будет.
Кто виноват? Вероятно вы потому что не следовали рекомендациям ученых, и опытных садоводов по обрезке деревьев.
Что делать? Перед тем как обрезать деревья почитайте советы садоводов, и в следующий раз будьте внимательнее при обрезке.
Яблони, которые уже начали плодоносить, обрезают так, чтобы не допустить раздваивания основного ствола. В основном удаляют ветви, растущие внутрь кроны или мешающие развитию плодоносящих побегов. Опытные садоводы руководствуются нехитрым правилом: лучше удалить пару больших ветвей, но сохранить несколько многообещающих мелких. Места срезов обязательно обрабатывают специальными дезинфицирующими составами, например, смесью извести и медного купороса (10:1), и замазывают садовым варом. Это защищает раны от проникновения инфекции и помогает дереву быстрее восстановиться.
Причина третья: Болезни и вредители.
Тут мы вспомним о вездесущих вредителях и различных заболеваниях, которые истощают деревья. Хотя заболевания, как правило, не являются прямой причиной того, что яблоня начинает плодоносить через год, тем не менее, они значительно снижают ее жизнеспособность, лишают дерево сил, необходимых для закладки плодовых почек.
Кто виноват? Вездесущие насекомые, вредные микроорганизмы и снова вы.
Что делать? Своевременно бороться с вредителями, заниматься профилактикой различных заболеваний. Обработка инсектицидами и фунгицидами поможет деревьям сберечь силы для регулярного плодоношения. Предотвратить появление парши может ранневесенняя или позднеосенняя обработка раствором мочевины (450-500 г на ведро воды). От ряда других грибковых заболеваний защитит опрыскивание бордоской жидкостью (3%-ный раствор используют весной до набухания почек и осенью после листопада, 1%-ный – во время вегетации).
Не забывайте рыхлить почву вокруг деревьев перед морозами. Так вы насытите ее кислородом, и избавите от жуков которые закопались на зимовку.
Не лишней будет и побелка ствола готовым составом, приобретенным в магазине, либо смесью из 2,6 кг извести, 600 г медного купороса и 250 г казеинового или столярного клея на 10 л теплой воды. Она защитит от многих насекомых, в том числе от яблонного цветоеда, который способен уничтожить до 90% бутонов.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5d8f2a8192414d00af5b6f90/pochemu-iabloni-plodonosiat-cherez-god-5d9c6dbe05fd9800ae4af9a1
Русский язык. C1, сочинение.
Здравствуйте! Я написал сочинение в стиле ЕГЭ. Я был бы признателен, если бы прокомментировали его.
Жила в лесу дикая яблоня. И любила яблоня маленького мальчика. И мальчик каждый день прибегал к яблоне, собирал падавшие с неё листья, плёл из них венок, надевал его, как корону, и играл в лесного короля. Он взбирался по стволу яблони и качался на её ветках. А потом они играли в прятки и, когда мальчик уставал, он засыпал в тени её ветвей. И яблоня была счастлива.
Но шло время, и мальчик подрастал, и всё чаще яблоня коротала дни в одиночестве.
Как-то раз пришёл мальчик к яблоне. И яблоня сказала:
— Иди сюда, мальчик, покачайся на моих ветках, поешь моих яблок, поиграй со мной, и нам будет хорошо!
— Я слишком взрослый, чтобы лазить по деревьям, — ответил мальчик. — Мне хотелось бы других развлечений. Но на это нужны деньги, а разве ты можешь мне дать их?
— Я бы рада, — вздохнула яблоня, — но у меня нет денег, одни только листья и яблоки. Возьми мои яблоки и продай их в городе, тогда у тебя будут деньги. И ты будешь счастлив!
И мальчик залез на яблоню и сорвал все яблоки, и унёс их с собой. И яблоня была счастлива.
После этого мальчик долго не приходил, и яблоня опять загрустила. И когда однажды мальчик пришёл, яблоня так и задрожала от радости.
— Иди скорей сюда, малыш! — воскликнула она. — Покачайся на моих ветках, и нам будет хорошо!
— У меня слишком много забот, чтобы лазить по деревьям, — ответил мальчик. — Мне хотелось бы иметь семью, завести детей. Но для этого нужен дом, а у меня нет дома. Ты можешь дать мне дом?
— Я бы рада, — вздохнула яблоня, — но у меня нет дома. Мой дом — мой лес. Но зато у меня есть ветки. Сруби их и построй себе дом. И ты будешь счастлив.
И мальчик срубил её ветки и унёс их с собой, и построил себе дом. И яблоня была счастлива. После этого мальчик долго-долго не приходил. А когда явился, яблоня чуть не онемела от радости.
— Иди сюда, мальчик, — прошептала она, — поиграй со мной.
— Я уже слишком стар, мне грустно и не до игр, — ответил мальчик. — Я хотел бы построить лодку и уплыть на ней далеко-далеко. Но разве ты можешь мне дать лодку?
— Спили мой ствол и сделай себе лодку, — сказала яблоня, — и ты сможешь уплыть на ней далеко-далеко. И ты будешь счастливым.
И тогда мальчик спилил ствол и сделал из него лодку. И уплыл далеко-далеко. И яблоня была счастлива.
. Хоть в это и нелегко поверить.
Прошло много времени. И мальчик снова пришёл к яблоне.
— Прости, мальчик, — вздохнула яблоня, — но я больше ничего не могу тебе дать. Нет у меня яблок.
— На что мне яблоки? — ответил мальчик. — У меня почти не осталось зубов.
— У меня не осталось ветвей, — сказала яблоня. — Ты не сможешь посидеть на них.
— Я слишком стар, чтобы качаться на ветках, — ответил мальчик.
— У меня не осталось ствола, — сказала яблоня. — И тебе не по чему больше взбираться вверх.
— Я слишком устал, чтобы взбираться вверх, — ответил мальчик.
— Прости, — вздохнула яблоня, — мне бы очень хотелось дать тебе хоть что-нибудь, но у меня ничего не осталось. Я теперь только старый пень. Прости.
— А мне теперь много и не нужно, — ответил мальчик. — Мне бы теперь только тихое и спокойное место, чтобы посидеть и отдохнуть. Я очень устал.
— Ну что ж, — сказала яблоня, — старый пень для этого как раз и годится. Иди сюда, мальчик, садись и отдыхай.
Так мальчик и сделал. И яблоня была счастлива.
//Проблема [1 абзац]Счастье. В чем же оно заключается? Действительно ли нужны «деньги», «дом», или «лодка», чтобы быть счастливым.
//Комментарий [2 абзац]Человек постоянно куда-то мчится, стремясь обрести заветное счастье. Ему кажется, что то, что у него нету — это именно то единственное, что ему так необходимо. Но мальчик не понимает, что счастье — это не завтра в построенном домом, а здесь и сейчас вместе с яблоней. Именно поэтому поэтому он не лазиет по деревьям, а не потому, что «слишком взрослый». Именно поэтому ему «не до игр», а не потому, что «слишком стар». А яблоня любила мальчика. . И была счастлива, хоть в это и нелегко поверить. Она дарила, жертвовала собой, потому что знала — её счастье в любви.
//Авторская позиция [3 абзац]На мой взгляд, автор говорит читателю: чтобы быть счастливым, необязательно куда-то мчаться. Действительно счастлив тот, кто любит, кто жертвует ради любви. По мнению автора, искусство счастья не в том, чтобы иметь лодку и «уплыть на ней далеко-далеко», а в том, чтобы уметь ценить то, что уже есть.
//Моя позиция и аргумент [4 абзац]Я согласен с автором: для счастья нужно не так много. Умение быть счастливым — это искусство. Прежде всего, искусство уметь быть в гармонии с самим собой, а значит, и с тем, что имеешь. Ведь человек олицетворяет себя с тем положением, в котором находится. Оно — часть его сегодняшнего «Я». Только добившись гармонии с собственным «Я», только приняв свое положение, можно быть счастливым. Счастье — это состояние души.
// Аргумент [5 абзац]Вспомним реального персонажа истории, современника Александра Македонского, — Диогена. Ничего не имея, живя на улице, он был, по его собственному мнению, счастлив. Счастливее полководца, завоевавшего огромные пространства. Философия бродяги так поразила Александра, что он предложил ему несметные богатства, дабы тот никогда ни в чем не нуждался. Думаю, будет лишним говорить, что Диоген отказался. На этом примере истории можно понять: удовлетворенность своим положением, отсутствие потребности в излишенствах — непременное условие счастья. Чем-то похоже на Буддизм.
//Последний аккорд [6 абзац]Желая быть счастливым, следует помнить: принятие своего «Я» — непременный атрибут счастья. . Можно ли быть в полной мере удовлетворенным своим «Я» — уже другой вопрос.
Источник статьи: http://ask.profi.ru/q/russkii-yazyk-c1-sochinenie-ya-napisal-sochinenie-38293/
Антон Павлович Чехов. «Крыжовник».
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждёшь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зелёные ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
— В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, — сказал Буркин, — вы собирались рассказать какую-то историю.
— Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошёл дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
— Нам нужно укрыться куда-нибудь, — сказал Буркин.
— Пойдемте к Алехину. Тут близко.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плёс с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
— Пожалуйте, господа, в дом, — сказал он, улыбаясь. — Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешёвою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
— Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, — говорил Алехин, входя за ними в переднюю. — Вот не ожидал! Пелагея, — обратился он к горничной, — дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошёл в купальню.
— Да, давно я уже не мылся, — говорил он, раздеваясь. — Купальня у меня, как видите, хорошая, отец ещё строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
— Да, признаюсь… — проговорил Иван иваныч, значительно глядя на его голову.
— Давно я уже не мылся… — повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождём, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плёса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… — повторял он, наслаждаясь. — Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плёса лёг, подставляя своё лицо под дождь. Буркин и Алехин оделись и собрались уходить, а он все плавал и нырял.
— Ах, боже мой… — говорил он. — Ах, Господи помилуй.
— Будет вам! — крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причёсанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, лёгкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
— Нас два брата, — начал он, — я, Иван Иваныч, и другой — Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, всё равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелётных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте, писал всё те же бумаги и думал всё об одном и том же, как в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе — это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.
— Деревенская жизнь имеет свои удобства, — говорил он, бывало. — Сидишь на балконе, пьёшь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и… и крыжовник растёт.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он всё читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Всё с тою же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба чёрного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку мёду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив, и ему отрезало ногу. Несём мы его в приемный покой, кровь льет — страшное дело, а он всё просит, чтобы ногу его отыскали, и всё беспокоится: в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
— Это вы уж из другой оперы, — сказал Буркин.
— После смерти жены, — продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, — брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибёшься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую — костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.
В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл своё имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Возле канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами ёлки, — и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперёд, — того и гляди, хрюкнет в одеяло.
Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать своё имение.
— Ну, как ты тут поживаешь? — спросил я.
— Да, ничего, слава богу, живу хорошо.
Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат «ура», и пьяные кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».
— Я знаю народ и умею с ним обращаться, — говорил он. — Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все, что захочу.
И всё это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец — солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.
Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча, со слезами, — он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребёнка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:
И он с жадностью ел и все повторял:
— Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жёстко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжёлое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясётся беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живёт себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все обстоит благополучно.
— В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, — продолжал Иван Иваныч, вставая. — Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без неё нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? — спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. — Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжёлого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
Иван Иваныч прошёлся в волнении из угла в угол и повторил:
— Если б я был молод!
Он вдруг подошёл к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
— Павел Константиныч! — проговорил он умоляющим голосом. — Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.
Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где все — и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами — говорило, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, — это было лучше всяких рассказов.
Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…
— Однако пора спать, — сказал Буркин, поднимаясь. — Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельём.
Иван Иваныч молча разделся и лег.
— Господи, прости нас грешных! — проговорил он и укрылся с головой.
От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и всё никак не мог понять, откуда этот тяжёлый запах.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5aba018548c85ee6a742c4b9/anton-pavlovich-chehov-kryjovnik-5abb72ed48c85ef129c1665b
