Огороды по над доном
Александрова «Русский родной язык» 3 класс с. 111, 112
1. Замени в каждом предложении выделенный предлог. Что ещё изменится? Запиши получившиеся предложения. Определи падеж имён существительных с предлогом.
Кошка бежит по дорожке от дома.
Кошка бежит по дорожке между домами.
Дедушка установил у дома прекрасные качели.
Дедушка установил за домом прекрасные качели.
Дедушка установил в доме прекрасные качели.
Вместе с предлогом меняется имя существительное, с которым предлог связан.
от дома — родительный падеж;
между домами — творительный падеж;
у дома — родительный падеж;
за домом — творительный падеж;
в доме — предложный падеж.
2. Определи падеж выделенных имён существительных. Выпиши эти существительные с предлогами.
К заставе — дательный падеж;
по горам, по долам — дательный падеж;
за леса, за горы — винительный падеж;
про ключи, про луга, про леса — винительный падеж;
по грибы, по ягоды -винительный падеж;
в избушку — винительный падеж;
через реки — винительный падеж;
из глаз — родительный падеж;
с печи — родительный падеж;
из-под дуба, из-под вяза — родительный падеж;
из-за туч — родительный падеж;
у речки, у Смородины — родительный падеж.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5c867b56dbfb6c00b591cac7/aleksandrova-russkii-rodnoi-iazyk-3-klass-s-111-112-5fef559ebb14d54ffb05e11b
Тихий Дон
Книга первая. Часть первая. Глава XVI
XVI
Только после того как узнал от Томилина про Аксинью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что, несмотря на плохую жизнь с ней, на ту давнишнюю обиду, любил он ее тяжкой, ненавидящей любовью.
По ночам лежал в повозке, укрывшись шинелью, заломав над головою руки, думал о том, как вернется домой, как встретит его жена, и чувствовал, словно вместо сердца копошится в груди ядовитый тарантул… Лежал, готовя в уме тысячи подробностей расправы, и было такое ощущенье, будто на зубах зернистый и крупный песок. Расплескал злобу в драке с Петром. Домой приехал вялый, поэтому-то легко отделалась Аксинья.
С того дня прижился в астаховском курене невидимый покойник. Аксинья ходила на цыпочках, говорила шепотом, но в глазах, присыпанный пеплом страха, чуть приметно тлел уголек, оставшийся от зажженного Гришкой пожара.
Вглядываясь в нее, Степан скорее чувствовал это, чем видел. Мучился. По ночам, когда в кухне над камелем засыпало мушиное стадо и Аксинья, дрожа губами, стлала постель, бил ее Степан, зажимая рот черной шершавой ладонью. Выспрашивал бесстыдно подробности о связи с Гришкой. Аксинья металась по твердой, с запахом овчины кровати, трудно дышала. Степан, приморившись истязать мягкое, как закрутевшее тесто, тело, шарил по лицу ее рукою, слез искал. Но щеки Аксиньи были пламенно сухи, двигались под пальцами Степана, сжимаясь и разжимаясь, челюсти.
— Убей! Убей, ради Христа… Отмучаюсь… Не житье…
Стиснув зубы, Степан закручивал на жениной груди прохладную от пота тонкую кожу.
Аксинья вздрагивала, стонала.
— Больно, что ль? — веселел Степан.
— А мне, думаешь, не больно было?
Засыпал он поздно. Во сне, сжимаясь, двигал черными, пухлыми в суставах пальцами. Аксинья, приподнявшись на локте, подолгу глядела на красивое, измененное сном лицо мужа. Роняя на подушку голову, что-то шептала.
Гришки она почти не видела. Раз как-то у Дона повстречалась с ним. Григорий пригонял поить быков, поднимался по спуску, помахивая красненькой хворостинкой, глядя под ноги. Аксинья шла ему навстречу. Увидела и почувствовала, как похолодело под руками коромысло и жаром осыпала кровь виски.
После, вспоминая эту встречу, ей стоило немалых усилий, чтобы уверить себя, что это было наяву. Григорий увидел ее, когда она почти поровнялась с ним. На требовательный скрип ведер приподнял голову, дрогнул бровями и глупо улыбнулся. Аксинья шла, глядя через его голову на зеленый, дышащий волнами Дон, еще дальше — на гребень песчаной косы.
Краска выжала из глаз ее слезы.
Аксинья прошла несколько шагов и стала, нагнув голову, как под ударом. Григорий, злобно хлестнув хворостиной отставшего муругого быка, сказал, не поворачивая головы:
— Степан когда выедет жито косить?
— Проводишь — иди в наши подсолнухи, в займище, и я приду.
Поскрипывая ведрами, Аксинья сошла к Дону. У берега желтым пышным кружевом на зеленом подоле волны змеилась пена. Белые чайки-рыболовы с криком носились над Доном.
Серебряным дождем сыпала над поверхностью воды мелочь-рыбешка. С той стороны, за белью песчаной косы, величаво и строго высились седые под ветром вершины старых тополей. Аксинья, черпая воду, уронила ведро. Поднимая левой рукой юбку, забрела по колено. Вода защекотала натертые подвязками икры, и Аксинья в первый раз после приезда Степана засмеялась, тихо и неуверенно.
Оглянулась на Гришку: так же помахивая хворостинкой, будто отгоняя оводов, медленно взбирался он по спуску.
Аксинья ласкала мутным от прихлынувших слез взором его сильные ноги, уверенно попиравшие землю. Широкие Гришкины шаровары, заправленные в белые шерстяные чулки, алели лампасами. На спине его, возле лопатки, трепыхался клочок свежепорванной грязной рубахи, желтел смуглый треугольник оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот крохотный, когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела; слезы падали на улыбавшиеся побледневшие губы.
Она поставила на песок ведра и, цепляя дужку зубцом коромысла, увидела на песке след, оставленный остроносым Гришкиным чириком. Воровато огляделась — никого, лишь на дальней пристани купаются ребятишки. Присела на корточки и прикрыла ладонью след, потом вскинула на плечи коромысло и, улыбаясь на себя, заспешила домой.
Над хутором, задернутое кисейной полумглой, шло солнце. Где-то под курчавым табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная пастбищная синь, а над хутором, над раскаленными железными крышами, над безлюдьем пыльных улиц, над дворами с желтым, выжженным сухменем травы висел мертвый зной.
Аксинья, плеская из ведер воду на растрескавшуюся землю, покачиваясь, подошла к крыльцу. Степан в широкополой соломенной шляпе запрягал в косилку лошадей. Поправляя шлею на дремавшей в хомуте кобыле, глянул на Аксинью.
— Налей воды в баклагу.
Аксинья вылила в баклагу ведро, обожгла руки о железные склепанные обручи.
— Леду бы надо. Степлится вода, — сказала, глядя на мокрую от пота спину мужа.
— Поди возьми у Мелеховых… Не ходи. — крикнул Степан, вспомнив.
Аксинья пошла затворять брошенную настежь калитку. Степан, опустив зрачки, ухватил кнут.
— Вернись, подлюга… сказано — не ходи!
Она торопливо подошла к крыльцу, хотела повесить коромысло, но дрогнувшие руки отказались служить, — коромысло покатилось по порожкам.
Степан кинул на переднее сиденье брезентовый плащ; усаживаясь, расправил вожжи.
Распахнув ворота, Аксинья осмелилась спросить:
— К вечеру. Сложился косить с Аникушкой. Харчи ему отнеси. Из кузни придет — поедет на́ поля.
Мелкие колеса косилки, повизгивая, врезаясь в серый плюш пыли, выбрались за ворота. Аксинья вошла в дом, постояла, прижимая ладони к сердцу, и, накинув платок, побежала к Дону.
«А ну, как вернется? Что тогда?» — опалила мысль. Стала, словно под ногами увидела глубокий яр, поглядела назад и — чуть не рысью по-над Доном к займищу.
Плетни. Огороды. Желтая марь засматривающих солнцу в глаза подсолнухов. Зеленый в бледной цветени картофель. Вот шамилевские бабы, припоздав, допалывают картофельную делянку; согнутые, в розовых рубахах спины, короткие взлеты мотыг, падающих на серую пахоть. Аксинья, не переводя духа, дошла до мелеховского огорода. Оглянулась; скинув хворостинный кляч с устоя, открыла дверцы. По утоптанной стежке дошла до зеленого частокола подсолнечных будыльев. Пригибаясь, забралась в самую гущину, измазала лицо золотистой цветочной пылью; подбирая юбку, присела на расшитую повителью землю.
Прислушалась: тишина до звона в ушах. Где-то вверху одиноко гудит шмель. Полые, в щетинистом пушке будылья подсолнечников молча сосут землю.
С полчаса сидела, мучаясь сомненьем — придет или нет, хотела уж идти, привстала, поправляя под платком волосы, — в это время тягуче заскрипели дверцы. Шаги.
Шелестя листьями, подошел Григорий, сел рядом. Помолчали.
— В чем это у тебя щека?
Аксинья рукавом размазала желтую пахучую пыль.
— Должно, с подсолнуха.
— Ишо вот тут, возле глаза.
Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на Гришкин немой вопрос, заплакала.
— Мочи нету… Пропала я, Гриша.
Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически-крепких грудях вишнево-синие частые подтеки.
— Не знаешь чего. Бьет каждый день. Кровь высасывает. И ты тоже хорош… Напаскудил, как кобель, и в сторону… Все вы… — Дрожащими пальцами застегивала кнопки и испуганно — не обиделся ли — глядела на отвернувшегося Григория.
— Виноватого ищешь? — перекусывая травяную былку, протянул он.
Спокойный голос его обжег Аксинью.
— Аль ты не виноват? — крикнула запальчиво.
— Сучка не захочет — кобель не вскочит.
Аксинья закрыла лицо ладонями. Крепким, рассчитанным ударом упала обида.
Морщась, Григорий сбоку поглядел на нее. В ложбинке между указательным и средним пальцами просачивалась у нее слеза.
Кривой, запыленный в зарослях подсолнухов луч просвечивал прозрачную капельку, сушил оставленный ею на коже влажный след.
Григорий не переносил слез. Он беспокойно заерзал по земле, ожесточенно стряхнул со штанины коричневого муравья и снова коротко взглянул на Аксинью. Она сидела не изменив положения, только на тыльной стороне ладони вместо одной уже три слезных дробинки катились вперегонку.
— Чего кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди… Постой, хочу что-то сказать.
Аксинья оторвала от мокрого лица руки.
— Я за советом пришла… За что ж ты. И так горько… а ты…
«Лежачего вдарил…» — Григорий побагровел.
— Ксюша… сбрехнул словцо, ну, не обижайся…
— Я не навязываться пришла… Не боись!
В эту минуту она сама верила, что не затем пришла, чтобы навязываться Григорию; но когда бежала над Доном в займище, думала, не отдавая себе ясного отчета: «Отговорю! Нехай не женится. С кем же жизнь свяжу?!» Вспомнила тогда о Степане и норовисто мотнула головой, отгоняя некстати подвернувшуюся мысль.
— Значится, кончилась наша любовь? — спросил Григорий и лег на живот, облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного цветка.
— Как кончилась? — испугалась Аксинья. — Как же это? — переспросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.
Григорий ворочал синими выпуклыми белками, отводил глаза в сторону.
Пахла выветренная, истощенная земля пылью, солнцем. Ветер шуршал, переворачивая зеленые подсолнечные листья. На минуту затуманилось солнце, заслоненное курчавой спиной облака, и на степь, на хутор, на Аксиньину понурую голову, на розовую чашечку цветка повители упала, клубясь и уплывая, дымчатая тень.
Григорий вздохнул — с выхрипом вышел вздох — и лег на спину, прижимая лопатки к горячей земле.
— Вот что, Аксинья, — заговорил он, медленно расстанавливая слова, — муторно так-то, сосет гдей-то в грудях. Я надумал…
Над огородом, повизгивая, поплыл скрип арбы.
— Цоб, лысый! Цобэ! Цобэ.
Окрик показался Аксинье настолько громким, что она ничком упала на землю. Григорий, приподнимая голову, шепнул:
— Платок сыми. Белеет. Как бы не увидали.
Аксинья сняла платок. Струившийся между подсолнухами горячий ветер затрепал на шее завитки золотистого пуха. Утихая, повизгивала отъезжавшая арба.
— Я вот что надумал, — начал Григорий и оживился, — что случилось, того ить не вернешь, чего ж тут виноватого искать? Надо как-то дальше проживать…
Аксинья, насторожившись, слушала, ждала, ломала отнятую у муравья былку.
Глянула Григорию в лицо — уловила сухой и тревожный блеск его глаз.
— …Надумал я, давай с тобой прикончим…
Качнулась Аксинья. Скрюченными пальцами вцепилась в жилистую повитель. Раздувая ноздри, ждала конца фразы. Огонь страха и нетерпения жадно лизал ей лицо, сушил во рту слюну. Думала, скажет Григорий: «…прикончим Степана», но он досадливо облизал пересохшие губы (тяжело ворочались они), сказал:
— …прикончим эту историю. А?
Аксинья встала, натыкаясь грудью на желтые болтающиеся головки подсолнечников, пошла к дверцам.
Источник статьи: http://sholohov.lit-info.ru/sholohov/proza/tihij-don/1-1-glava-xvi.htm
Золотые поля и песни над Доном. Как живёт и развивается Верхнемамонский район
В хозяйстве «Рассвет» даже в самые трудные годы сохранили молочное стадо.
Для просмотра видео включите поддержку javascript в браузере, или используйте браузер, который поддерживает HTML5 видео
Исстари плодородные чернозёмные земли обрабатывались заботливыми человеческими руками. Небольшие крестьянские наделы и обширные владения сменили колхозные и совхозные поля. Соху и борону – сложная техника. Урожаи стали выращивать не по природным приметам, а с помощью агротехнических наук.
Как и прежде захватывает дух от необъятных просторов луговых степей, превратившихся сегодня в плодородные поля. И как в былые времена, независимо, кто является хозяином этой земли, работает на ней всё тот же крестьянин.
– Посмотрите, какой в этом году заложился колос. Все виды на урожай, – главный агроном компании «Рассвет» Алексей Шарко.
Добротные хлеба колосятся на полях верхнемамонского хозяйства «Рассвет». Урожай здесь, как всегда выращен отменный. Уже не дни, а считанные часы остаются до многотрудной жатвы.
– Комбайны готовы и ждут отмашки. Как только хлеба начнут поспевать, приступим к уборке. Посмотрите, какой хлебостой строит. Всё, что мы могли, сделали. Осталось собрать урожай без потерь.
На пятьдесят центнеров колосья уже налились. А может и на все шестьдесят! Поля, засеянные озимой пшеницей, получили хорошую подкормку минеральными удобрениями. Земледельцы боролись с сорняками, вредителями, защищали от болезней. И всё-таки самый больной вопрос сегодня для крестьянина, как и для сотен других, связан с ценой на нынешний урожай.
В «Рассвете» даже в самые трудные годы сумели сохранить молочное стадо. Одних только дойных коров 1400 голов, да ещё молодняк.
Прокормить всё это поголовье не так-то просто. А животноводство это в первую очередь корма. Их с каждым годом всё больше требуется. Поэтому сенокосная страда в деревне была и остаётся одной из самых тяжелых. Люди на покосах умели ценить и свою, и чужую работу. Зима спросит, что летом припасено.
– Мы работаем везде. Сеем зерновые, убираем, пашем, культивируем. Корма заготавливаем. Отец работал здесь, дедушка работал, и я работаю. По стопам отца пошёл, – рассказал механизатор Роман Белоусов.
На полях повсюду скошенная трава. Тёплый ветерок обдувает валки и трава быстро подсыхает, издавая такой аромат, что сладко кружится голова. Только морозным зимним вечером можно оценить день нынешний, когда возьмёшь охапку сена и пронесёшь её через скотный двор, полную тепла и запахов ушедшего лета и почувствуешь в кружке парного молока запах летних полевых трав.
Поэт сказал, что Россия наша держится на бабушках, как в башенках, и вся Россия – в бабушках. На их, тогда ещё девичьих, плечах всю войну держалась сельская жизнь. Да и сегодня она не намного легче той, прежней. Работы в доме и на огороде, хоть отбавляй.
Надо и сельскому храму помочь: перед праздником навести порядок и чистоту. Свою причастность к благодати приходящий сюда ощущает, едва преступив порог Троицкой церкви.
В деревенских неброских избах – вековая мудрость крестьянского уклада жизни: здесь русские обычаи, обряды, напевы. Деревенские бабушки хранительницы вековых традиций.
Из глубины веков чистейшими ключами наполняла песня широту и доброту русской души. А поют здесь с незапамятных времён на вечорках и посиделках.
Верхнемамонская земля славится поистине русским гостеприимством: здесь всем рады. Подворье каждого села по-своему завлекало гостей и стремилось угостить своим изысканным лакомством.
Издревле на весенних посевных и летних уборочных песня помогала в нелёгкой крестьянской жизни. Да и личная жизнь не обходится без песен, музыки и танца.
Истинное признание приходит не сразу. Но этим певуньям никому ничего не нужно доказывать: их песни давно долетели до самых дальних уголков, согревая русской искромётностью и чистотой.
– Здравствуйте, гости дорогие. Рады добрым гостям, как добрым вестям. Всех привечаем, всех дружно встречаем.
Настоящая песня, да ещё подкреплённая настоящей жизнью, всегда ко двору на любом празднике и смотре самого высокого уровня, как сегодняшний певческий фестиваль «Песни над Доном». Радующаяся душа заражает своим счастьем другие души и делает нас гораздо светлее и чище.
– Всегда рады гостям. Готовимся, встречаем, столы накрываем. Особенно рады, что певческий фестиваль «Песни над Доном» совпадает с праздником Святой Троицы, – пояснила глава Лозовского сельского поселения Наталья Лукьянчикова.
А уж если приезжаешь на праздник, то тут же на себе почувствуешь и наше золотое российское гостеприимство, и старинную, во всю ширь, доброту.
Артисты фольклорных коллективов с одинаковой отдачей и любовью выступают как на простой сельской сцене, так и на профессиональных площадках, играя в красочных костюмах. Именно играя, потому что поют и причитают в той особой исполнительской манере, что присуща этому самобытному песенному краю.
К вечеру праздник переместился ближе к воде, к Дону. На плавучей сцене выступали фольклорные, вокальные, хореографические коллективы из Белгородской, Волгоградской, Липецкой, Ростовской, Саратовской, Тамбовкой областей, Луганска и Москвы, а так же самодеятельные артисты Воронежской области.
– Накануне праздника был в нашем селе Усманский хор. В Доме культуры дал концерт и наши лозовчане, несмотря на сенокос в семь часов собрались в доме культуры. Они не ожидали такого приёма. Артисты говорят: «Мы столько выступали, а такого теплого приёма не видели», – рассказал директор Дома культуры Александр Рязанцев.
Сама обстановка праздника способствует духовному возрождению – русские плясовые, заунывные-протяжные, мини-спектакли… Любой найдёт песню по душе.
– Наш край всегда славился традициями. И самая главная традиция хлебосольная, традиция гостеприимства. Каждому дорог берег Дона, на котором мы воспитывались, на котором живём. Покуда течёт Дон, будем жить и мы на его берегах. Это относится ко всем нам, дончанам, – отметил глава администрации Верхнемамонского муниципального района Николай Быков.
Так уж повелось, что на верхнемамонской земле всегда жили люди творческие, сочинители и музыки, и слов к ней. Песни, написанные Николаем Мочаловым, Николаем Николюкиным, Иваном Пахомовым, Иваном Шипиловым, вошли в репертуар многих творческих коллективов.
В этих местах начинаешь сполна ощущать и приволье донского края, и широту казачьих степей. Делая замысловатые петли, огибая меловые холмы и кручи, Дон здесь красив, могуч и полноводен. Побывав здесь хотя бы один раз, уже не можешь жить без того, чтобы снова сюда не вернуться.
Земле мамонской жить, здравствовать и вечно молодо глядеться в древние воды Тихого Дона.