Ода русскому огороду виктор астафьев описание

— так назвал свое произведение замечательный прозаик Виктор Астафьев. Предлагаем из этого его произведения несколько фрагментов. Целиком «Оду» можно прочесть в сборнике для молодой семьи «Живица», изданном «Молодой гвардией» в 1989 г.

«Огуречная гряда располагалась ближе к воротам, чуть в стороне от остальных гряд и почему-то поперек всего порядка. Ровными рядами, вроде ступеней на городской пристани, катились овощные гряды до середины огорода. На одной из них, самой доступной, чтоб ногами попусту другую овощь не мяли, пышно зеленело ребячье лакомство — морковка. Две-три гряды острились стрелами репчатого лука. Следом, опустив серые ребристые стебли, вкрадчиво шелестел лютый фрукт — чеснок. В стороне от тенистых мест, чтобы солнце кругло ходило, и от огурцов подальше — огурец и помидор не сопутники в роду-племени огородном — к лучинкам привязаны тощие-претощие дудочки с квелыми, аптечно пахнущими листьями. После прелой избяной полутеми, где росли они в ящиках и горшках, помидорные серенькие саженцы словно бы решали, что им делать — сопротивляться или помирать в этой простудной стороне? Но вокруг так все перло из земли, так ластилось к солнцу, что и помидорные дудки несмело наряжались в кружево листьев, пробно зажигали одну-другую бледную звездочку цветка, а вкусив радости цветения, помидорные дудки смелели, лохматились, зеленые бородавочки из себя вымучивали, после уж, под огородный шумок да под зеленый шепоток, обвешивались щекастыми кругляками плодов, и ну дуреть, ну расти — аж пасынковать их приходилось, обламывать лишние побеги и подпирать кусты палками, иначе обломятся, рухнут ветви от тяжести.

«Под дубком, дубком свилась репа клубком», вечно у нее лист издырявлен, обсосан — все на нее тля какая-то нападает, лохмотья иной раз одни останутся да стерженьки, но она все равно растет, выгуливает плотное тело, понимая, что радость от нее ребятишкам. Как-то отчужденно, напористо растет свекла, до поры до времени никем не замечаемая, багровеет, кровью полнится; пока еще шебаршит растрепанно, но тужится завязаться тугим узлом капуста. «Не будь голенаста, будь пузаста!» — наказывала бабка, высаживая квелую, блеклую рассаду непременно в четверг, чтобы черви не съели. Широко развесила скрипучие, упругие листья брюква, уже колобочком из земли начиная выпирать. Обочь гряд светят накипью цветов бобы, и сбоку же, не обижаясь на пренебрежительное к себе отношение, крупно, нагло и совершенно беззаботно растут дородные редьки.

За баней возле старой черемухи есть узенькая расчудесная гряда, засеянная всякой венчиной. То бабкин каприз — всякое оставшееся семя она вольным взмахом развеивала по «бросовой» грядке, громко возвещая: «Для просящих и ворующих!» У леса, спустившегося с гор и любопытно пялящегося через заднее прясло, темнела и кудрявилась плетями труженица картошка. Она тоже цвела, хорошо цвела, сиренево и бело, в бутонах цветков, похожих на герани, ярели рыженькие пестики, и огород был в пене цветов две целые недели. Но никто почему-то не заметил, как цвела картошка, лишь бабка собрала решето картовного цвету для настоя от грыжи. Люди ждут, не чем она подивит, а чего она уродит. Так в жизни заведено — от труженика не праздничного наряда и увеселений требуют, а дел и добра. Его не славословят, не возносят, но когда обрушивается беда — на него уповают, ему кланяются и молят о спасении.

В честь картошки надо бы поставить памятник в России. Поставлены же памятники гусям, спасшим Рим. В Австралии будто бы есть памятник овце. Последнему волку Европы скульптуру изваяли! Ну если уж картошке монумент неловко, неэтично воздвигать — плод все же, овощь, тогда тому, кто нашел этот плод в заморских землях, выделил его среди прочих диких растений, в Россию завез и, рискуя головой, внедрял на русской земле. Был ведь в старые, темные времена и картофельный бунт!

В горах и под горами, в болотах и песчаниках, на глине и камешнике, меж дерев и в новине на вспольях, на отвалах, на вырубках, на гарях, на всякой бросовой почве само собой вылазит на свет и живет растение, почти не требующее ухода и забот — прополи, окучь, и все дело. Есть места, где, задушенная дымом и сажей, никакая тварь не выживает, ничто не растет, даже крапива и всякая жалючая травка сдалась, картошка, набравши цвет, тут же его, почернелый, тряпичный, роняет, и все равно плод в земле наливается и кормит людей! Что есть, скажите, лучше этого растения? Хлеб? Да! Однако хлебу столь воздано! Сколько о нем спето! Так отчего же, почему же мы, российские люди, не раз, не два спасенные картошкой от глада и мора, забыли про нее? К слову сказать, воин наш, русский, многим обязан ей, родимой картошке! Где угодно готов это утверждать!

Фронтовые дороги длинные, расхлюпанные. Пушка идет или тащат ее; танк идет, машина идет, конь ковыляет; солдат бредет вперед на запад, поминая к разу кого надо и не надо. А кухня отстала! Все-то она отстает, проклятая, во все времена и войны отстает. Но есть солдату надо хоть раз в сутки! Если три раза, так оно тоже ничего, хорошо три-то раза, как положено. Один же раз просто позарез необходимо.

Глянул солдат налево — картошка растет! Глянул направо — картошка растет! Лопата при себе. Взял за пыльные космы матушку-кормилицу, лопатой ковырнул, потянул с натугой — и вот полюбуйся: розоватые либо бледно-синие, желтые иль белые, что невестино тело, картохи из земли возникли, рассыпались, лежат, готовые на поддержку тела и души.

Дров нету, соломы даже нету?! Не беда! Бурьян везде и всюду на русской земле сыщется. Круши, ломай через колено, пали его! И вот забурлила, забормотала картоха в котелке. Про родное ведь и бормочет, клятая! Про дом, про пашню, про огород, про застолье семейное. Как ребятишки с ладошки на ладошку треснутую картоху бросают, дуя на нее, а потом в соль ее, в соль и — в рот, задохнувшись горячим, сытным паром.

И нет уж никакой безнадежности в душе солдата, никакого нытья. Замокрело только малость в глазу, но глаз, как известно, проморгается!

Поел картошки солдат, без хлеба поел, иной раз и без соли, но все равно готов и может вперед двигаться, врагу урон наносить.

Случалось, воды нет. В костер тогда картошку, в золу, под уголья. Да затяжное это дело, и бдить все время надо, чтоб не обуглилась овощь, А когда бдить-то? В брюхе ноет, глаза на свет белый не глядят от усталости. Значит, находчивость проявляй — в ведро картошек навали, засыпь песочком либо землею, чтоб не просвистывал воздух, и через минуты какие-нибудь кушайте на здоровье продукт первой важности, в собственном пару! А то еще проще простого способ есть: насыпь полную артиллерийскую гильзу картох, опрокидывай ее рылом в землю, пистоном вверх, разводи на гильзе огонь, а сам дрыхни без опаски. Сколько бы ты ни спал, сколько бы ни прохлаждался — картофель в гильзе изготовится так, что и шкурку скоблить ножом не надо — сама отлупится.

Нет, я снова о памятнике речь завожу! Картошке, из которой люди наловчились по всему белу свету готовить с лишком две тысячи блюд, опоре нашей жизни — никакого внимания. По гривеннику всем людям труда — главным картофелеедам — собрать, и пусть самые талантливые художники, самые даровитые скульпторы придумают памятник! Тот, кто умеет сочинять гимны, должен найти самые торжественные слова, и самые голосистые певцы споют картошке гимн на самой широкой площади, при всем скоплении народа».

Виктор Астафьев — Ода русскому огороду

Виктор Астафьев — Ода русскому огороду краткое содержание

Ода русскому огороду — читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Виктор Петрович Астафьев

Ода русскому огороду

Память моя, память, что ты делаешь со мной?! Все прямее, все уже твои дороги, все морочней обрез земли, и каждая дальняя вершина чудится часовенкой, сулящей успокоение. И реже путники встречь, которым хотелось бы поклониться, а воспоминания, необходимые живой душе, осыпаются осенним листом. Стою на житейском цетру голым деревом, завывают во мне ветры, выдувая звуки и краски той жизни, которую я так любил и в которой умел находить радости даже в тяжелые свои дни и годы.

И все не умолкает во мне война, сотрясая усталую душу. Багровый свет пробивается сквозь немую уже толщу времени, и, сплющенная, окаменелая, но не утерявшая запаха гари и крови, клубится она во мне.

Успокоения хочется, хоть какого-нибудь успокоения. Но нет его даже во сне, и во сне мучаюсь я, прячусь от взрывов и где-то за полночь начинаю с ужасом понимать: это уже не та война, от теперешних взрывов не спрятаться, не укрыться, и тогда покорно, устало и равнодушно жду последней вспышки — вот сверкнет бело, ослепительно, скорчит меня последней судорогой, оплавит и унесет искрой в глубину так и не постигнутого моим разумом мирозданья. И вижу ведь, явственно вижу искорку ту, ощущаю ее полет. Оттого вижу, что был уже песчинкой в огромной буре, кружился, летал где-то между жизнью и смертью, и совсем случайно, капризом или волей судьбы, не унесло меня в небытие, а сбросило на изнуренную землю.

Сколько раз погибал я и мучительных снах! И все-таки воскресал и воскресал. На смену жутко гудящему огню, гремучему дыму взрывов неожиданно хлынут пестрые поляны в цветах; шумливая березовая роща; тихий кедрач на мшиной горе; вспененная потоком река; коромысло радуги над нею; остров, обметанный зеленым мехом тальника; степенный деревенский огород возле крестьянского двора.

Явятся все женщины, которых хотел бы встретить и любить, и, уже снисходительный к ним и к себе, не протягиваю им руки, а вспоминаю тех женщин, которых встретил и любил на самом деле. С годами я научился утешать и обманывать себя — воспоминания об этих встречах сладостней и чище самих встреч…

Память моя. сотвори еще раз чудо, сними с души тревогу, тупой гнет усталости, пробудившей угрюмость и отравляющую сладость одиночества. И воскреси, — слышишь? — воскреси во мне мальчика, дай успокоиться и очиститься возле него. Ну хочешь, я, безбожник, именем Господним заклинать тебя стану, как однажды, оглушенный и ослепленный войною, молил поднять меня со дна мертвых пучин и хоть что-нибудь найти в темном и омертвелом нутре? И вспомнил, вспомнил то, что хотели во мне убить, а вспомнив, оживил мальчика — и пустота снова наполнилась звуками, красками, запахами.

Мне говорили: этакая надсада не пройдет даром! Буду я болен и от нервного перенапряжения не доживу сколько-то лет, мне положенных. А зачем они мне, эти сколько-то лет, без моего мальчика? И кто их считал, годы, нам положенные?

Озари же, память, мальчика до каждой веснушки, до каждой царапинки, до белого шрама на верхней губе — учился когда-то ходить, упал и рассек губу о ребро половицы.

Первый в жизни шрам.

Сколько потом их будет на теле и в душе?

…Далеко-далеко возникло легкое движение, колыхнулась серебряная нить, колыхнулась и поугасла, слилась с небесным маревом. Но все во мне встрепенулось, отозвалось на едва ощутимый проблеск памяти. Там, в неторопливо приближающемся прошлом, по паутине, вот-вот готовой оборваться, под куполом небес, притушив дыхание, идет ко мне озаренный солнцем деревенский мальчик.

Я тороплюсь навстречу ему, бегу с одышкой, переваливаюсь неуклюже, будто линялый гусь по тундре, бухаю обнажившимися костями но замшелой мерзлоте. Спешу, спешу, минуя кроволития и войны; цехи с клокочущим металлом; умников, сотворивших ад на земле; мимо затаенных врагов и мнимых друзей; мимо удушливых вокзалов; мимо житейских дрязг; мимо газовых факелов и мазутных рек; мимо вольт и тонн; мимо экспрессов и спутников; мимо волн эфира и киноужасов…

Сквозь все это, сквозь! Туда, где на истинной земле жили воистину родные люди, умевшие любить тебя просто так, за то, что ты есть, и знающие одиу-единственную плату — ответную любовь.

Много ходившие больные ноги дрогнули, кожей ощутив не тундровую стынь, а живое тепло огородной борозды, коснувшись мягкой плоти трудовой земли, почуяли ее токи, вот уже чистая роса врачует ссадины.

Много-много лет спустя узнает мой мальчик, что такой же, как он, малый человек в другой совсем стороне, пережив волнующие минуты полного слияния с родной землей, прошепчет со вздохом: «Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто…»

…Беру в свою большую ладонь руку мальчика и мучительно долго всматриваюсь в него, стриженого, конопатого, — неужто он был мною, а я им?!

Дом мальчика стоял лицом к реке, зависая окнами и завалинкой над подмытым крутоярьем, заросшим шептун- травой, чернобыльником, всюду пролезающей жалицей. К правой скуле дома примыкал городьбою огород, косо и шатко идущий вдоль лога, в вешневодье залитого до увалов дикой водою, оставлявшей после отката пластушины льда и свежие водомоины — земельные раны, которые тут же начинало затягивать зеленой кожицей плесени. По чуть приметной ложбине вода иными веснами проникала под жерди заднего прясла, разливалась под самой уж горой, заполняла яму, из которой когда-то брали землю на хозяйственную надобность. В яме-бочажине, если год бывал незасушливый, вода кисла до заморозков, лед на ней получался комковатый, провально- черный, на него боязно было ступать. В бочажине застревали щурята, похожие на складной ножик, и гальяны, проспавшие отходную водотечь. Щурята быстро управлялись с гальянами, самих щурят ребятишки выдергивали волосяной петлей, либо коршунье и вороны хватали, когда они опрокидывались от удушья кверху брюхом — в яму сваливали всякий хлам.

Летом бочажина покрывалась кашей ряски, прорастала вдоль и поперек зеленой чумой, и только лягухи, серые трясогузки да толстозадые водяные жуки обитали здесь. Иной раз прилетал с реки чистоплотный куличок. «Как вы тут живете? — возмущался. — Тина, вонь, запущенность». Трясогузки сидят, сидят да как взовьются, да боем на гостя, затрепыхаются, заперевертываются, что скомканные бумажки, и раз! — опять на коряжину либо на камень синичкой опадут, хвостиком покачивают, комара караулят, повезет, так и муху цапнут.

С гор наползали, цепляясь за колья огорода, лезли на жердь нити повилики, дедушкиных кудрей и хмеля. Возле бочажины незабудки случались, розовые каменные лютики и, конечно, осока-резун. Как без нее обойдешься?! Средь лета огородную кулижку окропляло солнечно-сверкающим курослепом, сурепкой, голоухими ромашками, сиреневым букашником, а под них, под откровенно сияющие цветы и пахучие травки лез, прятался вшивый лук, золотушная трава, несъедобная колючка. Кулижку не косили, привязывали на ней коня, и он лениво пощипывал на верхосытку зеленую мелочь, но чаще стоял просто так, задумчиво глазея в заречные дали, или спал стоя.

За что оду поют огороду? (по повести «Ода русскому огороду»)

МОУ «Северский лицей»

За что оду поют огороду?

(по повести «Ода русскому огороду»)

На конкурс «Душа Сибири»

Предмет: Литературное наследие Сибири

Название: За что оду поют огороду?

Цель урока: познакомить учащихся с биографией и его произведением «Ода русскому огороду»

— обучить навыкам работы с художественным текстом, умению найти и систематизировать нужную информацию, умению работать в группах, представлять свои проекты;

— развить речь и расширить словарный запас;

— воспитать внимательное отношение к природе, уважение к сельским жителям-труженикам.

Типы урока: комбинированный, интегрированный.

Методы: интерактивный, словесно-иллюстративный, поисковый.

Форма урока: усвоение новых знаний через защиту творческих проектов.

Оборудование: портрет писателя, фотография села Овсянки, огорода, овощи с огорода (урок желательно провести в сентябре), слайдовые презентации, словарь непонятных слов.

Аннотация: данный урок имеет гуманистическую направленность, связан со многими школьными предметами: русским языком, биологией, историей, что позволяет доступно изложить материал для учащихся городских учебных заведений. На уроке использованы традиционные формы обучения – слово учителя, фронтальный опрос, и организована коллективная исследовательская деятельность, позволяющая учащимся самостоятельно получить новые знания путём подготовки и защиты минипроектов.

Учитель: Здравствуйте, дорогие ребята! Сегодня наш урок посвящён замечательному писателю Сибири Виктору Астафьеву и его повести «Ода русскому огороду». Вы прочитали эту книгу дома. Также на прошлом уроке мы разбили класс на группы и дали каждой индивидуальное задание, которое нужно было сделать, опираясь на произведение. Сейчас все группы представят результат своего труда, после чего мы с вами ответим на вопрос: за что оду поют огороду? (показать портрет писателя)

Во всех своих произведениях Виктор Астафьев писал о себе, поэтому сначала обратимся к биографии автора. Виктор Петрович родился в деревенской бане при свете лампы в ночь на 2 мая 1924 года в большом селе Овсянка на берегу Енисея. ( показать фотографии села Овсянка ) Ему не было и семи лет, когда его мама утонула в Енисее. Воспитывала его бабушка Екатерина Петровна, а о своём отце он писал так: «Папа мой, деревенский красавчик, маленько гармонист, маленько охотник, маленько парикмахер, маленько хвастун». Через несколько лет отец женился во второй раз и уехал вместе с семьёй в Игарку вслед за раскулаченным дедом. Отношения с мачехой у Виктора не сложились, и он ушёл из дома, вел жизнь беспризорника, попал в детский дом. В Игарке Виктор проучился 6 лет, вот что он вспоминал: «В школах издавались рукописные журналы. В газете «Большевик Заполярья» однажды были опубликованы 4 строчки моего стихотворения. Я был так горд, что учиться стал ещё хуже. Но хуже некуда было! Я и без того сидел третий год в пятом классе». Но всё-таки учителя заметили писательский талант Астафьева и пытались всячески его развить.

После окончания учёбы он уехал в Красноярск и поступил в ФЗО (школа фабрично-заводского обучения) на железнодорожную специальность. Но тут началась война, и осенью 1942 года Виктор Астафьев ушёл добровольцем на фронт. Был ранен, контужен. Закончил войну кавалером ордена «Красной звезды», награждён медалями «За отвагу», «За победу над Германией», «За освобождение Польши».

На войне он встретил свою судьбу Марию Семёновну Корякину, которая стала его женой. Не буду вдаваться в подробности, скажу только: всё было в их жизни — и счастье рождения трёх детей, и ужас похорон двух дочек, и голод, и холод, и болезни, и стойкость, и мудрость, и верность.

После войны вместе с Марией Семёновной Астафьев перебрался на Урал. Здоровья для работы по специальности уже не было, и он работал слесарем, чернорабочим, вахтёром, плотником, грузчиком. Однажды он попал на занятие литературного кружка и с тех пор стал сотрудником газеты. В 1958 году был принят в Союз писателей РСФСР. В 1980 году переехал опять в Красноярск. В 1989 году удостоен звания Героя Социалистического Труда. Работал народным депутатом СССР, секретарём Союза писателей РСФСР. За свою жизнь он не раз становился лауреатом Государственных премий СССР и РСФСР, России в области литературы и искусства, независимой премией «Триумф», Международной Пушкинской премией «За честь и достоинство таланта».

29 ноября 2001 года Виктор Астафьев умер, похоронен, согласно завещанию, в селе Овсянка.

— Скажите, о каком периоде жизни писателя рассказывается в произведении «Ода русскому огороду»? (Ответы учеников: автор вспоминает своё детство, тридцатые годы, когда ему было лет 10 и он жил в родном селе).

-Теперь давайте обратимся к названию произведения. Что такое ода? ( О́да от греч. Ode – песня — поэтическое произведение, отличающееся торжественностью и возвышенностью, написанное в честь какого-либо значительного события или лица).

— Оды посвящали царям, государям, императрицам. А почему Астафьев решил написать возвышенное произведение об огороде? В чём значимость русского огорода, за что его прославлять? Давайте приступим к анализу произведения. (показать фотографию огорода)

Повесть была написана в 1972 году. Скажите, легко вам было читать эту книгу? Думаю, трудность вызвало обилие в тексте диалектных, устаревших слов, которые, вам, современным городским детям трудно понять. Учёные-лингвисты подчёркивают уникальность этого произведения и невероятно активный словарный запас автора: на 10000 слов 3763 редких слова. Группа учеников нашего класса тоже представили себя в роли лингвистов и поработали над текстом, создав словарь, объясняющий значение непонятных слов, встречающихся в тексте. Сейчас они представят нам этот словарь.

Выступление группы филологов. (Ребята читают словарь и раздают его ученикам).

(Приложение к повести В. Астафьева «Ода русскому огороду»)

Аржанец – растение семейства злаковые.

Бадог — старинная мера — полсажени (106 см); употреблялась как ходовая мерка при строительных работах и называлась правилом.

Бакен – сигнальный знак, укреплённый на море для обозначения фарватера, мели на реках и озёрах.

Бочажина – ж. местн. Глубокая лужа, яма с водой.

Варнак – каторжник, негодяй.

Вица – хворостинка, прут, розга, длинная ветка.

Водомоины – ямы, образованные потоком воды.

Выбоина – углубление в толще чего-либо, яма, ухаб.

Гольяны — небольшая рыба семейства карповых.

Городьба – ограда, изгородь.

Духмяность – мягкий аромат.

Елань – поляна посреди леса.

Жалица – растение семейства крапивные.

Жогнуть – ударить, как будто плетью обжечь.

Имай – здесь имеется в виду: лови (от слова изымай).

Коровяк – подсохнувшие коровьи лепёшки.

Кырлык — вост.- сиб. дикая греча.

Лемех – часть плуга, подрезающая пласт земли снизу.

Мулька — малёк, малька, (обл. зоол.). Маленькая, только что образовавшаяся из икры личинка рыбы, малявка.

Обочь – сбоку от кого-нибудь.

Опорки – старые изношенные сапоги.

Опоясать — здесь имеется в виду побить (от опоясать ремнём)

Ослобонить – освободить, ослабить.

Прель – то, что испорчено гниением.

Прясло – часть изгороди от столба до столба.

Саранка – народное название лилии кудреватой.

Свербига – род растений семейства крестоцветных.

Скоблянка – блюдо, здесь: от слова скоблить.

Увал – вытянутая в длину возвышенность.

Целик коренить – идти плугом по невспаханной земле.

Шеборша – сильно шурша.

Щурята – молодые щуки.

Учитель: Спасибо, ребята! Теперь, когда все трудные слова нам объяснили, давайте обратимся к тексту произведения и вспомним, что же растёт на огороде. Сейчас перед нами выступит группа ребят, которые представили себя в роли ботаников. Им предстояло найти в тексте названия всех цветов, которые росли на огороде сами по себе, но не приносили пользу.

Выступление группы ботаников. (Ребята представляют презентацию «Растения»).

На огороде росли следующие растения:

Гусятник (травка-муравка, лужок, гречиха птичья)

Золотушная трава (череда)

Курослеп (куриная слепота)

Учитель: Спасибо, ребята! Многие из этих растений радовали глаз нашего героя, с другими же злостными сорняками он боролся, чтобы вырос хороший урожай. Какие же овощи, кустарники, растения выращивали на огороде мальчика?

Хрен) ( показать овощи )

— Какие овощи были самыми любимыми у мальчика, потому что самыми сладкими? (брюква, морковка, свёкла, репа)

— А сейчас попробуйте отгадать загадки об овощах:

Девица в темнице, а коса на улице. (морковь)

Без рук, без ног ползёт на бадог. (горох)

Молодец – белопупый удалец. (огурец)

Лютый фрукт. (чеснок)

Под дубком, дубком свилась клубком. (репа)

Кинешь порохом, встанет городом (мак)

Не будь голенаста, будь пузаста. (свекла)

Молодцы, ребята! Внимательно читали повесть.

А какой овощ Астафьев называет королевой огорода? Конечно, картошку. Давайте сейчас найдём и прочитаем в тексте слова, которые автор пишет об этом овоще.

Чтение отрывка из текста

У леса, спустившегося с гор и любопытно пялящегося через заднее прясло, темнела и кудрявилась плетями труженица картошка. Она тоже цвела, цвела, сиренево и бело, в бутонах цветков, похожих на герани, ярели рыженькие пестики, и огород был в пене цветов две целые недели. Но никто почему-то не заметил, как цвела картошка, лишь бабка собрала решето картонного цвету для настоя от грыжи. Люди ждут не чем она подивит, а чего она уродит. Так в жизни заведено — от труженика не праздничного наряда и увеселений требуют, а дел и добра. Его не славословят, не возносят, но когда обрушивается беда — на него уповают, ему кланяются и молят о спасении.
Ах, картошка, картошка! Ну разве можно пройти мимо, не остановиться, не повспоминать?
Моему мальчику не довелось умирать от истощения в Ленинграде, даже голодать подолгу не приходилось, но об огородах осажденного города, размещенных на улицах, в парках, возле трамвайных линий и даже на балконах, слышал он и читал. Да и в своих краях повидал огороды военной поры, вскопанные наспех часто неумелыми, к земляной работе не способными руками. Не одни ленинградцы летом сорок второго года молитвенно кланялись кусту картошки, дышали остатным грудным теплом на каждый восходящий из земли стебелек.
Первой военной весной мой мальчик, ставший подростком, учился в городе и вместе с фэзэошной ордою бродил с саками по студеной горной речке, выбрасывая на берег склизких усачей, пескаришек, случалось, и хариус либо ленок попадался. Рыбаки делали свое дело, грабители свое. Они лазили по вскрытым лопатами косогорам и из лунок выковыривали картошку на уху, чаще всего половинки картофелин либо четвертушки. Летом, когда всюду, даже в дачном сосновом бору, меж дерев взошла картошка, приконченно рыдали и рвали на себе волосы поседевшие от войны эвакуированные женщины, не обнаружив на своих участках всходов. Многие из них на семенной картофель променяли последние манатки, даже детские обуточки и платьица. И не становилась ведь поперек горла та, омытая слезами, картошка!
Забыть бы про то черное дело, снять с души пакостный груз! Да разве возможно наедине-то с собой лгать?
Если уж по уму да по совести и чести — спаситель наш — огород! Тут и голову ломать незачем. В огороде же том самоглавнейший спаситель — скромное, многотерпеливое существо, участью-долей схожее с русской женщиной, — картошка! В честь картошки надо бы поставить памятник в России. Поставлены же памятники гусям, спасшим Рим. В Австралии будто бы есть памятник овце. Последнему волку Европы скульптуру изваяли! Ну если уж картошке монумент неловко, неэтично воздвигать — плод все же, овощь, тогда тому, кто нашел этот плод в заморских землях, выделил его среди прочих диких растений, в Россию завез и, рискуя головой, внедрял на русской земле. Был ведь в старые, темные времена и картофельный бунт!
В горах и под горами, в болотах и песчаниках, на глине и камешнике, меж дерев и в новине, на вспольях, на отвалах, на вырубках, на гарях, на всякой бросовой почве само собой вылазит на свет и живет растение, почти не требующее ухода и забот — прополи, окучь, и все дело. Есть места, где, задушенная дымом и сажей, никакая тварь не выживает, ничто не растет, даже крапива и всякая жалючая травка сдалась, картошка, набравши цвет, тут же, хорошего, почернелый, тряпичный, роняет, и все равно плод в земле наливается и кормит людей! Что есть, скажите, лучше этого растения? Хлеб? Да! Однако хлебу сколь воздано! Сколько о нем спето! Так отчего же, почему же мы, российские люди, не раз, не два спасенные картошкой от глада и мора, забыли про нее? К слову сказать, воин наш русский многим обязан ей, родимой картошке! Где угодно готов это утверждать! Фронтовые дороги длинные, расхлюпанные. Пушка идет или тащат ее; танк идет, машина идет, конь ковыляет; солдат бредет вперед на запад, поминая к разу кого надо и не надо. А кухня отстала! Все-то она отстает, проклятая, во все времена и войны отстает. Но есть солдату надо хоть раз в сутки! Если три раза, так оно тоже ничего, хорошо три-то раза, как положено. Один же раз просто позарез необходимо. Глянул солдат налево — картошка растет! Глянул направо — картошка растет! Лопата при себе. Взял за пыльные космы матушку-кормилицу, лопатой ковырнул, потянул с натугой — и вот полюбуйся: розоватые либо бледно-синие,
желтые иль белые, что невестино тело, картохи из земли возникли, рассыпались, лежат, готовые на поддержку тела и души. Дров нету, соломы даже нету?! Не беда! Бурьян везде и всюду на русской земле сыщется. Круши, ломай через колено, пали его! И вот забурлила, забормотала картоха в котелке. Про родное ведь и бормочет, клятая! Про дом, про пашню, про огород, про застолье семейное. Как ребятишки с ладошки на ладошку треснутую картоху бросают, дуя на нее, а потом в соль ее, в соль и — в рот, задохнувшись горячим, сытным паром. И нет уж никакой безнадежности в душе солдата, никакого нытья. Замокрело только малость в глазу, но глаз не эта самая, ну как ее? Вот уж и название забывать начал, не говоря про запах. Словом, глаз, как известно, проморгается! Поел картошки солдат, без хлеба поел, иной раз и без соли, но все равно готов и может вперед двигаться, врагу урон наносить. Случалось, воды нет. В костер тогда картошку, в золу, под уголья. Да затяжное это дело, и бдить все время надо, чтоб не обуглилась овощь. А когда бдить-то? В брюхе ноет, глаза на свет белый не глядят от усталости. Значит, находчивость проявляй — в ведро картошек навали, засыпь песочком либо землею, чтоб не просвистывал воздух, и через минуты какие-нибудь кушайте на здоровье продукт первой важности, в собственном пару! А то еще проще простого способ есть: насыпь полную артиллерийскую гильзу картох, опрокидывай ее рылом в землю, пистоном вверх, разводи на гильзе огонь, а сам дрыхни без опаски. Сколько бы ты ни спал, сколько бы ни прохлаждался — картофель в гильзе изготовится так, что и шкурку скоблить ножом не надо — сама отлупится.
Нет, я снова о памятнике речь завожу! Картошке, из которой люди наловчились по всему белу свету готовить с лишком две тысячи блюд, опоре нашей жизни — никакого внимания. По гривеннику всем людям труда — главным картофелеедам — собрать, и пусть самые талантливые художники, самые даровитые скульпторы придумают памятник! Тот, кто умеет сочинять гимны, должен найти самые торжественные слова, и самые голосистые певцы споют картошке гимн на самой широкой площади при всем скоплении народа.
Не знаю, кто как, я плакал бы, слушая тот гимн!

Учитель: Сейчас перед нами выступит третья команда историков, им предстояло узнать, услышаны ли были слова Виктора Астафьева. Существуют ли на сегодняшний день в нашем мире памятники и гимны картошке?

Выступление группы историков. Ребята показывают презентацию «Картошка» и включают песню «Здравствуй, милая картошка!», когда-то популярную среди пионеров)

Учитель: Спасибо, ребята!

Давайте же теперь сделаем вывод: для чего Виктор Астафьев перечисляет всё, что растёт на огороде?

( Благодаря урожаю, выращенному на огородах, люди пережили голод, мучения, лишения. Писатель называет огород спасителем и воздаёт должное всем растениям. Обратимся к тексту: Есть хлеб, есть овощи, сыты работники и дети, обихожена скотина, значит, и в семье порядок, ни ругани, ни раздоров, все довольны собой и жизнью, уважительны к соседям, независтливы, гостя посадят не за полый стол, и самим не стыдно на люди показаться. А чем одежда, обувь и уважение людей добыто? Раденьем! Трудом! Уверенность, солидность в жизни даёт человеку земельный упорядоченный труд!

— Скажите, ребята, ну а в наше время эти слова также актуальны? Сейчас у нас в стране никто от голода не умирает, все продукты мы можем купить в магазине и для того, чтобы поесть, не нужно трудиться в поте лица на огороде. Поднимите руки, у кого из вас есть огород? (у 95% класса). Несмотря на то, что мы живём в благополучное время, Астафьев пишет: Не могут люди бросить землю, велика привычка и тяга к ней, вера в неё: а вдруг беда какая? Неурожай? Засуха? Война, не дай Бог, снова? На кого и на что надеяться тогда? На землю. Она никогда не предавала и не подводила, она – кормилица наша, всепрощающая, незлопамятная. Вот поэтому то и не бросаем мы свои огороды и дачные участки, всем нам хочется иметь маленький кусочек земли-матушки, нашей спасительницы. На наших приусадебных участках, на этих маленьких клочках земли сосредоточен целый мир, где всё шевелится, светится, поёт, свистит, растёт, цветёт, стрекочет, шумит, звенит, плещется, пляшет, бушует, смеётся. Надеюсь, теперь вы откроете для себя этот мир и будете с трепетом и любовью относится к родной земле.

Урок окончен. Спасибо за внимание.

Список используемой литературы:

Алявина, последний поклон // Читаем, учимся, играем. – 2004. — № 2. – с. 26 – 29; ил.