Почему Евгений Онегин боялся, что «брусничная вода ему наделает вреда»?
— А пить я выучился тут, в этих самых банях, когда еще сама Сандунова жива была. И ее я видел, и Пушкина видел. Любил жарко париться!
— Пушкина? — удивленно спросили его слушатели.
— Да, здесь. Вот этих каюток тогда тут не было, дом был длинный, двухэтажный, а зала дворянская тоже была большая, с такими же мягкими диванами, и буфет был — проси чего хочешь. Пушкин здесь и бывал. Его приятель меня и пить выучил. Перед диванами тогда столы стояли. Вот сидим мы, попарившись, за столом и отдыхаем. Я и Дмитриев. Пьем брусничную воду. Вдруг выходит, похрамывая, Денис Васильевич Давыдов. знаменитый! Его превосходительство квартировал тогда в доме Тинкова, на Пречистенке, а супруга Тинкова — моя крестная мать. Там я и познакомился с этим знаменитым героем. Он стихи писал и, бывало, читал их у крестной. Вышел Денис Васильевич из бани, накинул простыню и подсел ко мне, а Дмитриев ему: «С легким паром, ваше превосходительство. Не угодно ли брусничной? Ароматная! » — «А ты не боишься? » — спрашивает. «Чего? » — «А вот ее пить? Пушкин о ней так говорит: «Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда», и оттого он ее пил с араком».
Денис Васильевич мигнул, и банщик уже несет две бутылки брусничной воды и бутылку арака.
И начал Денис Васильевич наливать себе и нам: полстакана воды, полстакана арака. Пробую — вкусно. А сам какие — то стихи про арака читает. Не помню уж, как я и домой дошел. В первый раз напился, — не думал я, что арака такой крепкий. И каждый раз, как, бывало, увижу кудрявцовскую карамельку в цветной бумажке, хвостик с одного конца, так и вспомню моего учителя. В эти конфетки узенькие билетики вкладывались, по две строчки стихов. Помню, мне попался билетик: Боюсь, брусничная вода Мне б не наделала вреда!
Снежная Песня Мудрец (14628) «Сок из брусники снижает артериальное давление, усиливает перистальтику кишечника, оказывает седативное действие, восполняет дефицит витаминов при авитаминозах. » «Усиливает перистальтику кишечника» — это как раз и есть слабительное действие.
Источник
Евгений Онегин (Пушкин А. С., 1832)
Домой летят во весь опор. [В прежнем издании, вместо домой летят, было ошибкою напечатано зимой летят (что не имело никакого смысла). Критики, того не разобрав, находили анахронизм в следующих строфах. Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю.]
Теперь послушаем украдкой
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
«Неужто ты влюблен в меньшую?» —
«А что?» — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет,
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
На этом глупом небосклоне».
И после во весь путь молчал.
На всех большое впечатленье
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить не без греха,
Что свадьба слажена совсем,
Что модных колец не достали.
Татьяна слушала с досадой
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
И дождалась… Открылись очи;
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
И взор заботливой прислуги.
И продолжительный присест.
Теперь с каким она вниманьем
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон, [Юлия Вольмар – Новая Элоиза. Марек-Адель – герой посредственного романа M-me Cottin. Густав де Линар – герой прелестной повести баронессы Крюднер.]
Все для мечтательницы нежной
Своих возлюбленных творцов,
Одна с опасной книгой бродит,
Свой тайный жар, свои мечты,
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
Свой слог на важный лад настроя,
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Добру достойный был венок.
Мораль на нас наводит сон,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар. [Вампир – повесть, неправильно приписанная лорду Байрону. Мельмот – гениальное произведение Матюрина. Jean Sbogar – известный роман Карла Подье.]
Лорд Байрон прихотью удачной
Друзья мои, что ж толку в этом?
В меня вселится новый бес,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Не муки тайные злодейства
Преданья русского семейства,
Детей условленные встречи
Несчастной ревности мученья,
Я вспомню речи неги страстной,
У ног любовницы прекрасной
С тобой теперь я слезы лью;
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Приюты счастливых свиданий;
Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
И в слухе шум, и блеск в очах…
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
Татьяна в темноте не спит
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
А было мне тринадцать лет.
Я горько плакала со страха,
Мне с плачем косу расплели
Да с пеньем в церковь повели.
И вот ввели в семью чужую…
Я плакать, я рыдать готова. » —
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
«Я влюблена», — шептала снова
«Сердечный друг, ты нездорова». —
И капли слез, и на скамейке
С платком на голове седой,
Старушку в длинной телогрейке:
И сердцем далеко носилась
Вдруг мысль в уме ее родилась…
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Любовь невинной девы дышит.
Я знал красавиц недоступных,
Дивился я их спеси модной,
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда. [Lasciate ogni speranza voi ch’entrate (Оставьте всякую надежду, вы, сюда входящие (ит.).). Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха.]
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Среди поклонников послушных
Для вздохов страстных и похвал.
И что ж нашел я с изумленьем?
По крайней мере сожаленьем,
По крайней мере звук речей
И с легковерным ослепленьем
За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
И сердцем пламенным и нежным?
Кокетка судит хладнокровно,
Любви мы цену тем умножим,
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Что делать! повторяю вновь:
К почтовой прозе не привык.
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» [Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою тем, что он на праздниках гулял.] в руках!
Не правда ль: милые предметы,
Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Журналов вняв молящий глас,
Стихи введут в употребленье;
Неправильный, небрежный лепет,
По-прежнему сердечный трепет
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы [Галлицизмы – слова и выражения, заимствованные из французского языка.] будут милы,
Но полно. Мне пора заняться
Теперь готов уж отказаться.
Перо не в моде в наши дни.
Певец Пиров и грусти томной, [Е. А. Баратынский.]
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Переложил ты страстной девы
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Письмо Татьяны предо мною;
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
И увлекательный и вредный?
С живой картины список бледный,
Я к вам пишу — чего же боле?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
В глуши, в деревне всё вам скучно,
Хоть вам и рады простодушно.
Не знала б горького мученья.
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Другой. Нет, никому на свете
То в вышнем суждено совете…
Вся жизнь моя была залогом
Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой…
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Кто ты, мой ангел ли хранитель
Быть может, это всё пустое,
Но мне порукой ваша честь,
Татьяна то вздохнет, то охнет;
К плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая спустилась
Сквозь пар яснеет. Там поток
Вот утро: встали все давно,
Но, дверь тихонько отпирая,
«Не думай… право… подозренье…
«Мой друг, вот Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому…
Чтоб он не говорил ни слова,
Кругом соседей много есть;
«Сердечный друг, уж я стара,
Бывало, слово барской воли…» —
Что нужды мне в твоем уме?
Да что ж ты снова побледнела?» —
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?
«Скажите: где же ваш приятель? —
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала.
Как будто слыша злой укор.
Смеркалось; на столе, блистая,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Татьяна пред окном стояла,
Прелестным пальчиком писала
Заветный вензель О да Е.
И между тем душа в ней ныла,
И слез был полон томный взор.
Вдруг топот. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
По цветникам летя к ручью,
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон;
И ждет: нейдет ли? Но не слышит.
В саду служанки, на грядах,
Чтоб барской ягоды тайком
Источник