Н кончаловский удивительный огород
Так появилась на свет небольшая картина «Окно поэта», написанная зимой, в Буграх. Перед окном — круглый столик, обрамленный бронзовой решеткой, на нем подсвечник с потухшей свечой, два томика в цветных переплетах. В прорези занавесок с оборками — раннезимний пейзаж двора. Живопись современна, в ней нет никакой стилизации, и в то же время в ней столько русского, деревенского покоя, столько «раздумья в тишине», что едва ли художник не был в мыслях и воображении рядом с Пушкиным.
Так в наш век мощных достижений в науке и технике, в эпоху космических полетов, где-то втиснутые между тридцатиэтажными громадами новейшей архитектуры стоят старинные московские особняки, с молчаливым достоинством напоминающие о том, что их видели и ходили мимо Пушкин, Лермонтов, Крылов, Белинский…
«Окно поэта» раскрылось в какой-то мере и для меня. Там, в этой самой комнате, жила я у отца в Буграх, и там я начинала свой творческий путь. Там однажды, надышавшись лесной свежестью, наглядевшись на просторы осенних полей, на стерни, перемежающиеся с зеленями, чудесным образом отраженные холстами моего отца, я написала вот эти стихи:
Картина «Пушкин» находится сейчас в Ленинграде во Всесоюзном музее Пушкина. Поэт живет на ней своей особой жизнью, рожденной художественным замыслом моего отца.
А «Окно поэта» существует в Буграх. И к нему можно подойти, раскрыть его и, может быть, увидеть для себя еще какое-то чудо.
— Двадцать седьмой гриб! — Голос Петра Петровича, ликующий, победный, разносится по полянке, белесой от утренней росы. — Ба-а-атюшки! Да тут их целая компания.
Я бегу к отцу, продираясь сквозь уже желтеющие ветви орешника. Влажные травы хлещут меня по ногам, юбка — мокрая до колен. Бегу, объятая прекрасной спортивной завистью — в моей корзине всего девятнадцать белых. Мы уже проходим мимо сыроежек, лисичек, рыжиков и волнушек. Ну, подосиновые или березовые — туда-сюда, подбираешь, но белый гриб — к нему совсем особое отношение. Им можно любоваться, присев на корточки, особенно если он уже большой, но еще молодой, еще не с позеленевшей снизу шляпкой, еще звонкий, ядреный, сверху обтянутый словно коричневой замшей, и ножка у него крепкая, белая, и сидит он, прочно упершись в мох, и не дай бог вырвать его из этого мха — надо срезать ножом, оставив корешок в земле.
Папа срезает гриб и кладет в корзину. А нож у папы тоже не просто ножик, это — произведение искусства, и я не могу не рассказать об этом ноже. Он сделан самим Петром Петровичем. Ручка выточена из куска старого вишневого дерева, в ножевую щель вкладывается лезвие, да не просто лезвие, а от старой косы, особой закалки стали, заказывалось оно слесарю, тонкое, прочное, изящное, вклепывалось в ручку вместе с дужкой, на которой можно было носить нож на ремне или цепочке, чтобы не потерять. Прелесть что за нож был у Петра Петровича! Он им и яблони прививал, и карандаши чинил, в вообще не расставался с ним…
Лес под Малоярославцем, где мы постоянно проводили лето на даче в Буграх, сентябрьский лес, в шесть часов утра еще весь туманный. Солнце взошло, но еще висит где-то низко над землей, и лучи его пронизывают бронзу и золото ветвей, пахнет прелым листом, грибами, отцветшими травами и смолой. Висят паутинки с алмазными капельками, а под ногами местами в побуревшей листве алеет брусника — последняя ягода года.
Где-то аукаются грибники. А грибники тоже люди особые. Я разделяю их на две категории. Первая — грибники-энтузиасты. Они любят грибы, страстно ждут их появления. Часто ходят в одиночку или по двое. В лесу их не слышно. Они священнодействуют, с вдохновенными, серьезными лицами медленно переходя от кустика к кустику, шуршат суковатой палкой по листве, аккуратно срезают гриб, осторожно кладут его в корзину, и одеты они во все старое, незаметное и похожи на сказочных лесных колдунов.
Источник статьи: http://www.rulit.me/books/volshebstvo-i-trudolyubie-read-352442-9.html
Н кончаловский удивительный огород
Каждый человек по-своему удивителен. Мама обладала многими качествами, которые привлекали к ней самых разных людей — от прославленных музыкантов и скульпторов до начинающих студентов, вступающих в сферы поэзии и литературного перевода. Круг маминых знакомств был очень широк, но виделась она со многими с каждым годом все реже: объясняла это тем, что времени на встречи с неинтересными людьми у нее нет.
Мама никогда не сидела без дела, она просто была не в состоянии сидеть «сложа руки». Либо писала, либо готовила, либо рукодельничала — вязала что-то для внуков. Мама делала все, начиная от абажуров, с которыми, как и со многим у нас в те годы, была проблема, до шляп собственных моделей. Как известно, в 50–60-е с этим делом в России было достаточно трудно: поэтому в доме стояла американская, еще 20-х годов, шляпная болванка, мама выдумывала свои фасоны, отпаривала какую-то байку, отглаживала на болванке заготовки. А еще она любила копаться в саду: обожала сирень и розы. Мама все время была занята каким-то созидательным трудом.
Естественно, и меня, как и своего первого мужа, она пыталась сделать музыкантом, и, как и прежде, ей не повезло и на этот раз. Но она была первым критиком всего, что писал я. Всегда, когда мы с Тарковским заканчивали сценарий, мама готовила еду, собирались гости, и мы с Андреем под замечательную водку-кончаловку, которую мама настаивала на черной смородине, и вкусную закуску читали вслух сценарий. (Иногда подобное бывало и без Андрея, когда я писал сценарий с кем-то другим.) Помню очень хорошо, как мы с Тарковским читали по очереди сценарий «Андрея Рублева». Мама сказала тогда: «Хоть это и очень длинно, мои дорогие Андреи, но это будет выдающийся фильм».
С возрастом мама стала более терпимым человеком и прощала членам семьи — и мужу, и дочери, и нам, сыновьям — опрометчивые, а порой и огорчительные для нее поступки. Она стала обладать некоей отрешенной мудростью и пониманием того, что научиться чему-то человек может лишь на своих собственных ошибках.
В книге, которую сейчас держит в руках читатель, собраны произведения, отражающие разные стороны творчества Натальи Петровны Кончаловской. Все они — свидетельство ее огромной культуры, огромного таланта, огромного терпения. Я очень рад, что есть возможность прочесть их и разделить с моей мамой ее чувства, мысли, жизнь ее души, которую она вкладывала во все, что писала.
Может быть, то, что я сейчас скажу, — истина, давным-давно известная, но меня она каждый раз удивляет несказанно, и каждый раз для меня это открытие: волшебство живописи. Я не знаю, чем это достигается. Для того чтобы анализировать таинство этого процесса, не надо быть опытным искусствоведом, каковым я не являюсь, и потому попробую подойти к этому вопросу с чисто человеческим ощущением природы вещей. Начну с самых прозаических дел, которыми нам, женщинам, приходится заниматься постоянно. Бывает, что надо почистить картофель, порезать лук, вычистить медный таз или еще что-нибудь в этом роде. Берешь доску и старый, бывалый нож со стертой рукояткой и начинаешь, обливаясь слезами, шинковать луковицу. Потом надо вычистить наждаком лезвие ножа, которое сразу почернело, выскоблить и ошпарить доску, и в этой возне все предметы кухонного обихода кажутся какими-то привычно скучными…
И вот я вижу этот самый нож и эту луковицу в натюрморте моего отца. И тут совершается чудо, волшебство: в микромире целое богатство мироощущений! Оказывается, нож удивительно красив, хоть он и не стал ничуть новее. Он так же стар и потерт, но я вижу, какой теплый тон у его ручки, я даже чувственно ощущаю ее в своей ладони. Я вижу три заклепки на рукоятке и вдруг вспоминаю мое детство — утро, солнечный луч, падающий на кухонный стол и на три сверкающие заклепки на ноже. Я вижу луковицу — до чего же румяна и шелковиста ее шкурка, и мне слышится шорох, когда снимаешь ее с луковицы. А медный таз! Он ликует, он будто поет дискантом. А кринка с выщербленным горлышком! Чудо — старая обливная кринка, в каких прабабки наши томили молоко в русской печи на поду, и явственно я слышу шуршание груды раскаленных углей, когда кочерга отгребает их к стенкам печи…
И когда видишь на холсте все эти ступки, кринки, жемчужные головки чеснока, деревянные ложки, начинаешь чувствовать восхищение и великую нежность к этим самым предметам, увиденным глазом художника и перевоплощенным его кистью в искусство. Понятно все это тогда, когда живопись являет одухотворенность мастера, его восхищение и любовь, его радость видения и умение не оставаться равнодушным.
Источник статьи: http://www.rulit.me/books/volshebstvo-i-trudolyubie-read-352442-2.html
Удивительный фильм Андрея Кончаловского
Неожиданный благотворительный жест Первого канала, показавшего на всю страну картину А. Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», напомнил людям, давно забывшим дорогу в кинотеатры, что такое авторское художественное кино.
Дело труба: труба: нынче не посмотрел фильм на фестивале – в кино его уже не найдёшь. И так-то художественному фильму пробиться на экран сквозь мозги кинопрокатчиков почти невозможно, а тут ещё закон о мате. Режиссёры беды не ждали, снимали себе свободно народную жизнь («Левиафан» Звягинцева, те же «Белые ночи») – пришлось слова, угрожающие народной нравственности, «запикать», хотя по артикуляции героев восстановить правду бытия нетрудно. Ежели вдруг кто её не знает.
Фильм Кончаловского, только что получивший «Серебряного льва» в Венеции за лучшую режиссуру, – удивительное явление и в биографии режиссёра, и в общем ассортименте нашего кинематографа. В нём прежде всего нет ни малейшей агрессии. Режиссёр ничего не хочет навязать зрителю, никакой идеологии, никаких «предрассудков любимой мысли», он элегантно растворяет свою личность в изображении и, отказываясь от нарочитого мастерства, достигает мастерства высшего типа.
Это только кажется, будто Кончаловский простодушно и безыскусно снял быт северной деревни, что близ космодрома Плесецк, любуясь лицами и пейзажами. В его фильме нет актёров, в нём участвуют реальные жители. Однако искусство применено изощрённое, виртуозное, редкостное. Благодаря спокойному и нежному монтажу мы точно перелистываем книгу жизни с живыми картинками, и за спиной не стоит никакого учителя, тыкающего указкой. Нет нагнетания ужасов или сентиментальной истерики (ах, вот вам умирающая русская деревня, рыдайте, проклинайте!). Мы видим Русский Север через влюблённые глаза автора картины, и они полны тихой грусти и ласковой улыбки. Конечно, разрушенная школа вроде бы говорит нам об упадке этих мест, а счастливая молодуха, улепётывающая в Архангельск, потому что чудом нашла там работу, – об отсутствующей перспективе их развития. Но это взгляд реалистический, а у Кончаловского на этот раз взгляд поэтический. И дивный серый кот, что мерещится почтальону Тряпицыну, или обитающая в реке кикимора, о которой он рассказывает другу-мальчику, свидетельствуют о здешней жизни куда убедительнее. В её скудных буднях светится что-то высшее, вечное, нерукотворное.
«Сама-то жизнь есть радость, и бедная, и горькая – всё радость. » – говорит в пьесе А.Н. Островского «Трудовой хлеб» герой – нищий учитель. Эти слова можно поставить эпиграфом к фильму Кончаловского. Он взял именно людей «трудового хлеба», людей без прикрас и притворства, грешных, земных, подворовывающих, попивающих – но настоящих. Ситуации, в которые они попадают, конечно, предложены им на съёмках, но ситуации эти типовые, возможные, реалистические. Не могли, что ли, поселяне, свистнуть у честного почтальона мотор с лодки? За милую душу. Но и в этом прискорбном происшествии нет драматического надрыва. Вся неказистая жизнь северной деревни утопает в тишине и красоте, которые обволакивают огорчённую душу, очищают существование, связывают людей и землю в единое гармоническое целое. Над горделивыми «отрывами» от земли режиссёр насмешливо улыбнулся – но тоже без агрессии.
Вот почтальон Тряпицын ранним утром сидит на брёвнышке рядом с товарищем, а за их спинами с космодрома Плесецк в небо стартует ракета. Они даже не вздрагивают и не поворачиваются, продолжая свой неспешный разговор о главном, что-де и в магазинах всё есть, и пенсию выдают, а народ что-то нервный. Но зачем нервничает народ? Дома построены крепкие, внутри чисто-вымыто даже у пьющих, в реке рыба не переводится, и, если ловить её удочкой, не браконьерствовать неводом, строгий инспектор не придерётся. Жаль, что поселяне не могут в полной мере оценить красоту своей земли и полюбить её как следует – наверное, для этого надо немало постранствовать и настрадаться на чужбине, как это случилось с самим Кончаловским.
Когда он снимал «Белые ночи почтальона Тряпицына», за его спиной наконец-то не стояло никакого западного продюсера с его невыносимыми пошлостями. Не давили коммерческие задачи. Не толкались в уме разные заветные идеи о русском пути. Он вообще как будто «отключил голову» и погрузился в чистое созерцание. Припал, можно сказать, к родной земле – и она ему что-то навеяла, нашептала, вернула к искренности и свежести его первых шагов в искусстве. К «Первому учителю», к «Асе Клячиной». Это беспримерная и очень поучительная история, что-то важное рассказывающая нам о природе таланта и смысле мастерства. О том, что возможно, вместо того чтобы копить и умножать нажитые штампы, воображая их профессией, взять и отказаться от всего, начать сначала, сказать себе: «Я ничего не знаю о кино». Посмотреть на жизнь смиренным, благоговейным взглядом ученика, а не судьи!
Никогда бы не подумала, что это произойдёт именно с интеллектуалом Кончаловским, таким уверенным и всезнающим, но хорошо бы, чтобы это произошло ещё с кем-нибудь из мастеров кинематографа. Всё-таки приятно иногда вспоминать, что кино может быть искусством, а не только способом траты и добычи денег.
Источник статьи: http://argumenti.ru/culture/n460/372357
Наталья Кончаловская — хранительница семейного очага Михалковых-Кончаловских
Эта женщина осталась в тени своего мужа, поэта Сергея Михалкова и двух сыновей режиссеров — Никиты Михалкова и Андрея Кончаловского. Но это нисколько не умаляет ее талантов и главного дара, которым она обладала. Дар хранения семейного очага и умение всех окружающих сделать счастливых. В этой статье мы расскажем о необыкновенной женщине, жене и матери — Наталье Петровне Кончаловской.
Она родилась в семье художника Петра Кончаловского, а ее дедом по линии матери был знаменитый художник-пейзажист Василий Суриков, тот самый, кто написал полотна «Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова». Детство Наташи было безмятежным и ярким и проходило в интеллигентной среде. У семьи было собственное поместье, а училась Наташа в лучшей московской гимназии вместе с детьми из самых знатных московских фамилий. Семья много путешествовала, их гостями были такие личности, как Федор Шаляпин, композитор Рахманинов, Айседора Дункан.
Ее безоблачное детство не нарушила даже революция и Гражданская война, от которых семья Кончаловских не пострадала. В 20-е годы, Наталья Кончаловская проводила в бесконечных поэтических диспутах, собраниях художников и концертах музыкантов.
В 1926 году она вышла замуж за Алексея Богданова, дипломата и пианиста, с которым она вместе уехала в США. В браке родилась дочь, Екатерина, но семейная жизнь вдали от родины у них не заладилась и после развода, Наталья вернулась в Москву.
Сергей Михалков
Он был младше Натальи на целых десять лет, но это не помешало их браку. Начинающий поэт Сергей Михалков влюбился в обаятельную Наташу и предложил ей руку и сердце. Через 70 лет он будет недоумевать, что такого нашла в нем Наталья.
Они поженились в 1936 году, когда Сергей не был известным поэтом, мало зарабатывал и худой, длинный и несуразный он передвигался по Москве на велосипеде и был далек от интеллигентнейшей Наташи. Ее семья с неодобрением отнеслась к этому браку. Но видимо Наталья разглядела в молодом человеке будущего детского поэта и автора государственного гимна, чьи книжные тиражи уйдут далеко за миллион экземпляров.
Они проживут вместе 53 года. Наталья дождется мужа с фронта Великой Отечественной войны, где Михалков был военным корреспондентом. Родит двоих сыновей. И всю себя посвятит своей семье и детям, несмотря на то, что она сама была детским поэтом, писателем, переводчиком. Когда ее муж был в столице на званых ужинах и вечерниках, бывало что Наталье звонили на дачу, и задавали вопрос: «А вы знаете где и с кем, сейчас ваш муж?» — на что Наталья Петровна спокойно отвечала — «Больше сюда не звоните» — и клала трубку. Об изменах мужа она знать не хотела.
Творчество Натальи Петровны Кончаловской
Свой творческий путь Наталья Петровна начала с переводов зарубежных поэтов и ее труды вошли в детские поэтические сборники. Кроме этого, она сделала большой труд по сохранению творческого наследия своего деда, художника Василия Сурикова, занимаясь его усадьбой и сделав из нее музей памяти и написав книгу о творчестве художника — «Дар бесценный».
Отдельно можно выделить книгу, которая Наталья Кончаловская составляла 15 лет — «Наша древняя столица» о городе Москва и ее истории.
На закате жизни
Последние 20 лет жизни, Наталья Петровна прожила на подмосковной даче, почти не выезжая в Москву. Старела она удивительно легко, не теряя своей женственности и обаяния. Уйдя из жизни в 1988 году, она оставила светлую память о себе не только в своей семье, но и в глазах других людей, кто знает ее творчество.
Если статья Вам понравилась, подписывайте на канал и ставьте класс. Впереди будет много интересного.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/life_people/natalia-konchalovskaia-hranitelnica-semeinogo-ochaga-mihalkovyhkonchalovskih-5be2cc383907cd00abe90b80
