Мои гонобобелевые ночи. «Мои черничные ночи», режиссер Вонг Карвай
На самом деле пирог был не черничный. Ягода, давшая название первому американскому фильму гонконгского меланхолика Вонг Карвая, называлась иначе.
Девушка по имени Элизабет (Нора Джонс), расставшись с возлюбленным и все еще надеясь, что это не навсегда, приходит в тоске каждый вечер в одну нью-йоркскую забегаловку есть blueberry pie, пирог с ягодами и взбитыми сливками. Этот пирог никто никогда не заказывает, он всегда остается в конце дня. Возможно, девушке кажется, что пирог, как и она сама, чувствует себя покинутым и никому не нужным. Сладкий, вязкий, горячий, сливки на нем тают от страсти, сок вытекает из ягод.
Но это была не черника. Черника растет в Европе, ее ягоды на срезе пурпурные. В Америке же пироги делают из голубики, ее ягоды на срезе блекло-зеленые. По-русски голубику когда-то называли гонобобель.
Дурацкое слово «гонобобель» идеально описывает ощущения от первого американского фильма Вонг Карвая, название которого у нас уже принято переводить как «Мои черничные ночи». Вонг Карвай сам написал сценарий в соавторстве с известным американским детективщиком Лоренсом Блоком. Весь «недонуар» в фильме — от Блока, вся романтика, видимо, от Вонга.
Покинутая Элизабет вечерами ест пирог, общается с британцем Джереми (Джуд Лоу), владельцем забегаловки с русским названием «Ключ» (так, по-русски, и написано на двери), слушает истории о чужих ключах, скопившихся в стеклянной вазе на стойке. Иногда смотрит на окна своего бывшего возлюбленного. Потом она все бросает и едет кататься по Америке, работает официанткой в забегаловках, каждый раз по-новому сокращает свое имя — то Лиззи, то Бет — и наблюдает за жизнью разных людей. То полицейский-алкоголик (великолепный Дэвид Стрэтхерн) грозится убить свою бывшую жену (Рейчел Уайз), потом кончает с собой, а жена объясняет, что это была такая сильная любовь, что трудно было дышать. То девушка-оторва (Натали Портман всегда умела красиво рыдать) садится играть в казино на последние деньги Элизабет, а потом обещает отдать ей свою машину, если Бет подвезет ее в Вегас. Британский друг слегка скучает, Элизабет пишет ему письма, поезд метро вспыхивает огнями, сливки тают на пироге, люди сидят в забегаловках и не смотрят друг на друга. Потом Элизабет возвращается в Нью-Йорк и снова приходит за пирогом. Чистый гонобобель — дурацкая попса из серии «любовные романы» в мягкой розовой обложке.
Но гонобобель дивной, надо признать, красоты. Вонг Карвай поменял своего «фирменного» оператора Кристофера Дойла на Дариуса Хонджи, работавшего с Жене и Каро («Деликатесы», «Город потерянных детей» и «Чужой-4»), Финчером (в частности, «Se7en») и Полански («Девятые врата»). И при этом никуда не делась вонг-карваевская влажная атмосфера недопроявленного желания, медленный уход под воду без надежды когда-либо всплыть.
Вонг Карвай почти никогда не рассказывает истории впрямую. Он предлагает зрителям не сюжеты, а атмосферу, не любовь, а настроение, не слова, а неоновый отсвет вывесок. Изучает психологию не людей, а мест. Его фильмы кажутся полностью открытыми для западного зрителя: кислотные цвета, сияние огней, одиночество в большом городе, сдержанные эмоции, легкость чувств, но при этом гонконгский зритель считывает в них совершенно другие месседжи. «Любовное настроение» — фильм не столько о любви, сколько о шанхайской эмиграции. «2046» — фильм не только о комнате в отеле, но и о 2046 годе, когда Гонконг, формально переданный Китаю в 1996-м, утратит привилегии «особого административного района».
«Черничные ночи», снятые в Америке, устроены по-другому. Вонг Карваю не близки ни эти люди, ни эти места. Здесь уже сам он выступает в той роли, в какой раньше были его западные зрители: ему все очень нравится, но он не понимает до конца, что именно он видит и что все это может означать.
На пресс-конференции, посвященной показу фильма в Канне, режиссер объяснял, насколько был важен для него центральный эпизод, поцелуй героев: Элизабет спит, Джереми слизывает с ее губ белую каплю сливок. Прежде всего, Вонг Карвай боялся оказаться смешным: он понимал, что подобный поцелуй имеет совершенно разный смысл для китайца и для американца. Но ведь если режиссер и про поцелуй ничего толком не знал, истинное значение всех прочих эмоций и действий, очень штампованных и очень американских, тем более должно было от него ускользать. Может быть, поэтому он во время съемок то и дело спрашивал у актеров, правильно ли он все понимает.
Главная заслуга Вонг Карвая: он не стал снимать историю настоящих человеческих отношений, предпочтя набор культурных штампов. В «Черничных ночах» есть и то, что всегда завораживало режиссера: кажущееся безразличие («Эмоции так трудно контролировать…» — говорит персонаж «Падших ангелов»), медленный огонь несовпавших, невзаимных чувств, тоска по чему-то, что давно прошло или так и не началось. Но название фильма идеально соответствует содержанию: родина голубики, blueberry — Соединенные Штаты. То есть My blueberry nights — это почти «Мои американские ночи». А главное, что азиатский режиссер знает об Америке, — это американские культурные штампы, стереотипы восприятия этой «всем понятной страны» чужаками. «Ночи» сняты чужаком, разглядывающим американские открытки и киноплакаты. Героиня переезжает не из штата в штат, а из любовного романа в нуар, из «Ночных ястребов» великого американского художника Эдварда Хоппера в какую-нибудь «Тельму и Луизу» Скотта, из одной строчки старого блюза в другую (не зря Мемфис, родина блюза, становится одним из мест действия фильма).
Нора Джонс, блюзовая певица, сыгравшая у Вонг Карвая свою первую роль, в фильме вообще не поет. «Мои черничные ночи» и без того оказываются ее песенкой, be my somebody tonight, be the one who?ll hold me tight. Все сюжетные ходы фильма можно спеть под грустную музыку красивым низким голосом: возлюбленный ушел, жена изменила, денег нет, baby please don?t go. Есть даже еще более подходящая «Черничным ночам» строчка из самого, наверное, известного блюза на свете, St. Louis Blues, который исполняли и Бесси Смит, и Луи Армстронг: I love that man like a schoolboy loves his pie. («Я люблю этого человека, как школьник любит пирог»).
В блюзах сладости всегда являются метафорой любви. В «Моих черничных ночах» — тоже. Герои не занимаются сексом, вместо этого на пироге тают сливки. Еда — это вообще очень важно, а для Вонг Карвая это едва ли не важнее всего. Еда — это такая же часть мегаполиса, как неоновые вывески и размытые огни, как невидимое темнеющее небо где-то там наверху, как мотоциклы, поезда и прочая техника, создающая ровное гудение большого мира. Вермишель в забегаловке на углу из «Любовного настроения», просроченные консервированные ананасы, которые собирает герой «Чункингского экспресса», фирменный салат, который полицейский в том же «Экспрессе» покупает для своей девушки, и рыба с жареной картошкой, блюдо, которое он винит в своем разрыве с любимой. Жители Шанхая, Гонконга, Англии, Америки едят разную пищу, но сам процесс ее поглощения никак у них не различается. Как и все физиологические процессы. Но еда — процесс, который может происходить на людях, — самое интимное из общественных переживаний жителя мегаполиса. И самое кинематографичное. Не зря во многих забегаловках стеклянные витрины: прохожие взглядывают на жующих людей, сидящих внутри, как будто смотрят фильм о жующих людях. А люди изнутри смотрят сквозь стекло наружу, как будто им показывают фильм о прохожих.
В «Моих черничных ночах» Вонг Карвай старается, чтобы между камерой и героями как можно чаще оказывалось стекло витрины: еще одна степень отчужденности, еще одно признание режиссера в том, что он очень далеко от своих героев и их слова еле слышны сквозь прозрачную стену. Забегаловки, помимо прочего, еще и отмечают туристические тропы: для туристов чужой город состоит не из достопримечательностей, а в первую очередь из кафе и ресторанов. Вонг Карвай и не скрывает, что он всего-навсего турист, приехавший в Америку не так, как какой-нибудь Ан Ли, навеки поселиться, а просто побродить, посмотреть, покататься на красивой машинке, сесть на пенек, съесть пирожок. Вкусная ягода гонобобель, но вермишель в угловой забегаловке все-таки гораздо вкуснее.
Источник
Рецензия на фильм «Мои черничные ночи»
Выходя из зала, и пытаясь понять, насколько черничные ночи получились у Вонга Кар-Вая, хорошо бы так как-то запустить себе в живот руку, ухватить там скользкую вялую рыбу разочарования да и шмякнуть ее об стенку. Чувство это лишнее – пустое и бестолковое, глупое и прожорливое. Без него вообще лучше, а в этом случае и подавно – не испытывать же разочарования от того, что огонь какой-то неправильно красный, а вода скучно мокрая?
В нью-йоркском кафе «Ключ» (по-русски) подают всевозможные пироги. Самый важный из них для хозяина заведения Джереми (Джуд Лоу) черничный – его никогда не заказывают, но он всегда должен быть. Все это он объясняет Элизабет (Нора Джонс) – девушке с разбитым сердцем, которая приходит к нему иногда поболтать. Поводов для разговоров много: банка с ключами, которые оставили их владельцы, записи камер наблюдения – личный дневник Джереми, какая-то русская, кого-то бросившая (интересно, кого бы это?), черничный пирог. Как-то раз Элизабет исчезла – для разбитого сердца полезен свежий воздух. Америка большая – в Мемфисе она работала официанткой, выслушивая чужие истории о любви, в Неваде – доверилась тощей оторве (Натали Портман), профессионально играющей в покер. И как-то ночью вернулась в Нью-Йорк.
Черт его знает, что он вообще видит под своими вечными черными очками, этот Вонг Кар-Вай. Может случиться, что и вообще ничего – ведь не снимает их даже на ночных съемках. Его странствие в Америку казалось плохим знаком, идея взять Нору Джонс на главную роль выглядела и того хуже. Казалось, что он вынужден все читать со словарем – переводить банки с ананасами из «Чунгкингского экспресса» /Chung Hing sam lam/ (1994) и супчик с лапшой из «Любовного настроения» /Fa yeung nin wa/ (2000) в черничные пироги, прихотливые огни ночного Гонконга, схваченные оператором Кристофером Дойлом в американский неон, застигнутый с поличным оператором Дариусом Конджи. Чужая грамматика, чужая интонация, смешные имена, все сквозь стекло и через отражения – улыбчивый Джереми, Элизабет в шапочке, револьвер в руке Арни (Дэвид Стрэтэйрн), полицейского из Мэмфиса, чье сердце разбила Сью (Рэйчел Вайс). Чистота цвета, пляска огней. Любовь. Пустые слова. Тринадцать лет назад Тарантино плакал на «Чунгкингском экспрессе» – просто от того, что может быть на свете нечто столь прекрасное. На «Черничных ночах» никто не заплачет.
А может и не надо? Кажется, что Кар-Вай никогда не снимал кино, просто ему нужно было куда-то деть свои банки с ананасами – мечты, сновидения, быстрые сны, грезы в метро. Мы ко всему этому имели весьма отдаленное отношение, но были счастливы вместе. Теперь ничего не изменилось – просто с обратной стороны его очков появился новый узор. Уже в «2046» /2046/ (2004) стало казаться, что он мучительно пытается разглядеть нечто, что отказывается обрести ясные очертания. В «Моих черничных ночах» он снова вглядывается в темноту, в сполохи огней и пытается разглядеть там какой-то новый мир.
Имеем ли мы к нему отношение? Трудно сказать – возможно, больше, чем раньше. Все сказанные в фильме банальности намного ближе к той чепухе, что мы говорим каждый день. Важно ли это? Кажется, нет. «Мои черничные ночи» – не столько фильм, сколько попытка, мысли вслух, произнесенные на языке стекла и света, записки путешественника, не знающего где он окажется завтра, кто все эти люди и в котором часу подадут завтрак.
Удачная попытка или нет – кому судить, ввязываться в разборки Кар-Вая с тем, с чем он разбирается (временем? неистощимым изумлением от того, что есть такая штука как воспоминания? возможностью близости?) дело дурацкое. Быть может, неудачная. Но пока он высматривает свой новый, возможно, невыразимый мир – хочется просто постоять рядом.
Источник