Константин Сомов — романтик Серебряного века
Константин Андреевич Сомов (Konstantin Andreyevich Somov; родился 30 ноября 1869 г. — умер 6 мая 1939 г.) был известным русским художником начала XX столетия, чье имя неразрывно связано с обществом «Мир искусства». Творчество Константина Сомова — яркий пример русского символизма с характерной для модерна декоративностью стиля. Картины этого живописца и графика разнообразны по жанру. Он писал реалистичные портреты, идеализированные пасторали с радугами, часто обращался к образам театра и маскарада, вдохновленным шедеврами Галантного века.
Биография Константина Сомова
Константин Сомов родился 30 ноября 1869 года в незаурядной и обеспеченной семье любителей искусства. Его отец был хранителем Эрмитажа, а мать занималась музыкой. В доме имелась большая коллекция старинных картин и гравюр, постоянно велись разговоры о живописи. Когда Константин решил стать художником, отец горячо поддержал его и даже обустроил для него мастерскую с большим окном.
Константин Сомов еще в гимназии сдружился с Александром Бенуа и несколькими другими будущими деятелями «Мира искусства». Художественное образование он получал в Императорской Академии, став учеником Ильи Репина. Тогда же он сошелся с Сергеем Дягилевым и Львом Бакстом. Сомов, Бенуа и Бакст не окончили академического курса и отправились доучиваться во Францию, так как считали официальный академизм и реализм передвижников скучными и изжившими себя. В конце 1890-х годов при их непосредственном участии было сформировано объединение мирискусников.
На рубеже веков Константин Сомов иллюстрировал журнал «Мир искусства», писал картины, среди которых знаменитая «Дама в голубом», и занимался книжной графикой. Он стал автором обложек и иллюстраций к произведениям Александра Пушкина, Николая Гоголя и многих поэтов-современников. Первая персональная выставка была проведена в 1903 году, вскоре после этого последовали экспозиции в Германии. Известность художника росла, и лишь заболевание туберкулезом омрачало его жизнь. С целью лечения он часто ездил за границу.
Революционные события живописец воспринял в целом положительно и никаких бед не испытал, не считая общих для того времени сложностей. Но его изящные и утонченные работы, вдохновленные эпохой Рококо, утратили актуальность и стали ненужными. Однако о переезде автор не думал. Константин Сомов преподавал и работал художественным консультантом Государственного Фарфорового Завода (в настоящее время ИФЗ). В 1919 году в Третьяковке прошла его персональная выставка.
В 1923 году живописца уговорили отправиться в США, сопровождая выставку русского искусства. Он согласился и обратно решил не возвращаться. Америку художник счел чуждой своему характеру и вскоре перебрался во Францию, где прожил остаток жизни. В эмиграции Константин Сомов стал успешным иллюстратором и не бедствовал, но былую славу постепенно утратил. К моменту смерти 6 мая 1939 года один из лучших мирискусников был совершенно забыт на родине и во Франции о нем мало кто знал. Семьи и детей у него не было.
Интерес к творчеству Константина Сомова возродился во второй половине XX века и остается высоким в наши дни. В 2006 и 2007 годах две его картины были проданы на аукционах Christie’s за рекордные на тот момент суммы для русских художников. «Русская пастораль» ушла с молотка за $2 400 000, а цена «Радуги» составила более $7 300 000.
Самые известные картины Константина Сомова
Картины Константина Сомова близки по духу Антуану Ватто (Antoine Watteau), Оноре Фрагонару (Honoré Fragonard) и другим мастерам XVIII века. Его произведениям свойственна легкость, лиричность и некоторая театральность. В центре внимания часто оказывается человеческая чувственность и поэзия природы. Вот несколько наиболее знаменитых работ:
- «Дама в голубом» (1900). Этот портрет считается манифестом не только автора, но и всего «Мира искусства». На холсте изображена Елизавета Мартынова, с которой Сомов учился в Академии. Через несколько лет она умерла от чахотки.
- «Портрет Александра Блока» (1907). Среди образов Блока портрет кисти Сомова стал одним из самых известных, хотя поэт его недолюбливал и считал нелестным для себя.
- Портрет Е. П. Носовой (1911). Еще один шедевр художника, который хранится в Третьяковской галерее. Дочь промышленника Павла Рябушинского часто проводила литературные вечера, где собирались поэты и художники.
- «Арлекин и дама» (1921). Тема маскарада и ночных развлечений — одна из центральных в творчестве живописца. Яркий пример — эта красочная картина с фейерверком и наряженными в костюмы XVIII века героями.
Работы представителей «Мира искусства» нередко выставляются на тематических аукционах. Принимать в них участие удобно с помощью портала Very Important Lot. Также здесь можно найти редкие шедевры антиквариата или недорого купить картины напрямую у современных художников.
Источник
Сомов Константин Андреевич
В четверг на прошлой неделе я по случайному поводу зашел к Сомову, а накануне вечером вместе с другими друзьями он сидел за скромным “пиршеством”, каким был ознаменован день моего рождения. Мог ли я тогда предполагать, что вижу своего друга в последний раз у себя, а расставаясь с ним в четверг, обнимаю его в последний раз. Вернувшись из Орлеана, куда я ездил на два дня, я уже застал его похолодевшим и окоченевшим трупом.
Правда, состояние его здоровья уже внушало друзьям известное беспокойство. Но ведь, несмотря на свои больные ноги, Сомов пешком приходил к нам и пешком возвращался домой, а в его тесной рабочей комнате я его видел в четверг все тем же “прежним”, “обыкновенным” Сомовым, все так же хлопотливо методично двигающимся, все с теми же привычными жестами ставившим на мольберт свои вещи или что-либо прибирающим. В голову не могло прийти, что весь этот человеческий организм может через несколько часов внезапно остановиться, что эти столь знакомые, чуть грустные и чуть лукавые и все же ласковые глаза погаснут, что их закроет посторонняя рука; что этот милый рот под поседевшими усами перестанет складываться в ту совершенно своеобразную детскую “улыбку”, в которой как-то особенно сказывалась тайна очарования Сомова.
И неужели же я действительно никогда больше не услышу смеха Сомова, оставшегося совсем таким же, тоже “детским”, каким я услыхал его, когда мы пятиклассниками сидели на партах незабвенной Майской гимназии. Пожалуй, больше всего именно этого сомовского смеха мне и будет теперь недоставать. Рассмешить Сомова было не так легко, он скорее был склонен к тихой грусти, моментами получавшей чуть горьковатый привкус, зато, когда Костя “смеялся”, сразу становилось необычайно радостно на душе.
И раз он уже попадал в хорошее и смешливое настроение, то он на долго оставался в нем, и тогда его начинал смешить всякий вздор, причем он и сам придумывал всевозможные “фарсы”, на что был удивительным мастером
…Сомов… стал чем-то таким, чему суждено остаться в истории русского искусства. Творения его составляют особую и необычную пленительную область — какой-то отмежеванный замкнутый мир, быть может, не столь уж значительный по своему духовному содержанию, зато чарующий в предельной степени. Немало в первых его произведениях формального косноязычья, того самого, что продолжало его самого мучить, в чем он видел свидетельство своей пресловутой “бездарности”, того самого, что он с особенным рвением старался в себе искоренить (до чего Сомову хотелось обладать свободой и непогрешимостью старых мастеров!). В конце концов, это очень относительное и по-своему прелестное косноязычие ему и удалось побороть главным образом посредством упорной и разнообразной работы с натуры. Но вот, по мере приобретения большей и большей маэстрии, Сомову реже и реже удавалось возвращаться к тому, что в работах первых десяти-пятнадцати лет его творчества было чисто вдохновенного.
Когда только еще возникал сомовский жанр, то “жанр” этот, повторяю, не являлся как таковой; своим существованием он обязан только неисповедимым прихотям фантазии или воспоминаниям о чем-то самом дорогом и самом трогательном. В дальнейшем же произошло то, что происходит почти со всеми художниками; прихоть и фантазии стали складываться в некую систему, “косноязычный лепет” переходит в уверенную “грамотность”, а искусство, самое главное в искусстве при этом страдает. Все чаще там, где царит восторг вдохновения, водворяется холод расчета, механика навыка и в зависимости от этого вырабатывается манерность, прием. “Жанр становится именно жанром” — чем-то слишком осознанным и слишком “наперед известным”.
Этот процесс выразился в сомовском искусстве, однако менее всего он выразился в портретах (смерть застала Сомова за работой над портретом графини З , который, будучи почти законченным, должен быть причислен к самым совершенным его произведениям) или иных реалистических изображениях видимости.
Первые же портреты Сомова потому и останутся в полном смысле классическими, что они абсолютно непосредственны. Самое мастерство их, соперничающее с мастерством величайших портретистов, было тогда каким-то даже полуосознанным. Рукой Сомова водило не привычное умение, не выправка, а исключительное желание передать все совершенно так, каким оно было перед его глазами. В ряду этих первых портретов портрет его отца и матери — неоспоримые шедевры. Не говоря уже о том, что из них на нас глядят совершенно живые люди, что на полотне, как в зеркале, отразились — черты их и вся их повадка, вся их “манера быть”, в них светится и душа этих с бесконечной нежностью любимых Костей людей. Мне кажется, что, глядя на них, даже те, кто ничего не будет знать о том, кто была эта, так ласково поглядывающая старушка и этот строгий старик, все же будут входить в полный душевный контакт с ними; они будут до самого сердца тронуты слегка меланхоличной улыбкой Надежды Константиновны, тогда как чуть брезгливое выражение лица Андрея Ивановича будет их “держать на дистанции”, не препятствуя, однако, беседе, а, в конце концов, и созданию совершенно специфической атмосферы уюта.
Многим моим здешним читателям, особенно среди эмигрантской молодежи, имя Константина Сомова, пожалуй, ничего не говорит — тем более, что за пятнадцать лет своей жизни в Париже он всего один раз выставлял, да и то эта выставка, в очень скромной галерейке, прошла незамеченной. Впрочем, у нашей молодежи даже имена Репина, Серова, Сурикова, а то и Брюллова и Иванова вызывают лишь самые смутные представления. Гораздо им ближе и известнее Дюфи, Пикассо, Шагал, Матисс. Чистосердечно русские молодые люди думают, что все, “там оставленное”, все, о чем они иногда слышат от своих родителей и “старых друзей папы и мамы”, что все это — незначительная, немножко даже смешная провинциальщина, которой уже следовало бы стыдиться. В частности, Сомов для них нечто “ужасно старомодное”, к тому же un peu surfait — нечто, что могло претендовать на значение в условиях русской “доморощенности”, но здесь, в “столице мира”, где горят очаги настоящей художественности, не может претендовать на какое-либо значение. Мне же кажется, что это совсем не так, и когда я это утверждаю, то силу убежденности я черпаю отчасти и в том, какое волнение вызывало творчество Сомова и до чего оно меня поражало своей несомненной подлинностью, и это тогда, когда и мне Париж был уже издавна знаком — и знаком в бесконечно большей степени, нежели он знаком для нынешних граждан Монпарнасса и Монмартра.
Пусть даже область сомовского творчества и ограничена, пусть она “ничего не открывает нового”, “не расширяет нашего познания”, “не занята решением неразрешимых проблем” и “не основывает нового эстетического учения”, пусть она от начала до конца есть нечто заключенное в себя и нечто скромное, в ней, однако, живет та черта, которая останется более ценной, нежели все новшество, все “порывы к недосягаемому”, все, чем нас теперь закармливают до полного пресыщения и от чего моментами хочется бежать без оглядки. Основная черта этого “скромного” искусства есть бесспорная его вдохновенность — истинная “милость божья”. И надо думать, что когда все то марево, весь тот кошмар лжи, что сейчас наводнили царство искусства, будут изжиты, когда вся свистопляска современных архигениев так надоест, что уже никому не захочется глядеть на все их выкрутасы, то изголодавшихся по искренности людей потянет именно к искусству скромному, но абсолютно подлинному.
За примерами подобных “возвращений” не далеко ходить — ими полна история искусства. Люди одинаково нуждаются, как в велеречивом самообмане, так и в этих реакциях, в этих поворотах к правде, в этих “cures de verité”. И вот тогда среди очень немногих избранных и Сомов займет наверняка подобающее ему место ценнейшего для всех художника — к тому же художника, в котором чарующее русское начало чудесным образом сплетено с общечеловеческим. Поэзия Сомова окажется для всех понятной, близкой и дорогой, подобно тому, как постепенно познается всем миром общечеловеческая ценность Пушкина и Чайковского.
Портрет матери художника. 1895
Портрет художника А. Н. Бенуа. 1895
Портрет А. И. Сомова, отца художника. 1897
Источник