id77
Здравствуйте уважаемые.
В прошлый раз мы с Вами закончили с 6 частью Великого произведения: http://id77.livejournal.com/1495423.html,
ну а сегодня время начать часть 7 🙂
И начнем, традиционно, с эпиграфов. В этой части они на русском, но их целых 3.
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Дмитриев
Как не любить родной Москвы?
Баратынский
Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше?
Где нас нет.
Грибоедов
Сразу дает автор нам понять, где будут проходить основные события, верно? 🙂 Про толкования я просто приведу слова очень уважаемого мною Юрия Лотмана. Итак, вот что говорит мэтр: Смысл тройного эпиграфа в противоречивости его составных частей: одический стиль панегирика, легкая ирония и резкая сатира; изображение историко-символической роли Москвы для России, бытовая зарисовка Москвы как центра частной, внеслужебной русской культуры XIX в. и очерк московской жизни как средоточия всех отрицательных сторон русской действительности.
Существен также и диапазон от образца официальной поэзии до цензурно запрещенной комедии (процитированный в эпиграфе отрывок был опубликован в альманахе «Русская талия» на 1825 г., но это лишь подчеркивало, что пьеса как таковая дозволена к печати не была). Вот такие вот дела 🙂
Но перейдем непосредственно к тексту.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года>
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют>
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно
И все ей кажется темно?
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья пет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне.
Еще один кусок текста, который очень любят выбирать для зубрежки шклояры всего бывшего Советского союза 🙂
Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовет,
Пора тепла, цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
И соблазнительных ночей.
В поля, друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.
Тут уже можно делать небольшие пояснения. Эпикурейцы — это от эпикуризма, сиречь философского учения, исходящего из идей Эпикура и его последователей. Согласно ему, высшим благом считается наслаждение жизнью, которое подразумевает отсутствие физической боли и тревог, а также избавление от страха перед смертью и богами, представляющимися безразличными к происходящему в мире смертных. Тут — широкое толкование, не философия, а больше 🙂 Школы Левшина птенцы — это просто почитатели известного писателя разнообразных жанров Василия Алексеевича Левшина. Ну а Приам — это последний царь Трои. Деревенский Приам — это стеб, и даже обидный 🙂
Ну а про долгие или почтовые мы с Вами говорили в самых первых частях: http://id77.livejournal.com/840040.html
Левшин В.А.
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет.
Где грустный он оставил след.
Ну что же, последуем за автором. Кстати, выписная — это транспорт из-за рубежа. Так сказать, иномарка 🙂
Продолжение следует.
Приятного времени суток.
Источник
Евгений Онегин (Пушкин А. С., 1832)
В глазах мелькают как забор. [Сравнение, заимствованное у К**, столь известного игривостию изображения. К… рассказывал, что, будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам, как по частоколу.]
К несчастью, Ларина тащилась,
Но вот уж близко. Перед ними
Как жар, крестами золотыми
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Последним счастьем упоенный,
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Глядел на грозный пламень он.
Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Белеют; вот уж по Тверской
В сей утомительной прогулке
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» [«Mon ange!» – «Pachette!» – «Мой ангел!» – «Пашенька!» (фр.)] — «—Алина»! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Кузина, помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон. а, Грандисон!
Меня в сочельник навестил;
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне:
Пойдемте вместе отдохнуть…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Под старость жизнь такая гадость…»
В слезах раскашлялась она.
Больной и ласки и веселье
Привыкшей к горнице своей.
Не спится ей в постеле новой,
И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
«Как Таня выросла! Давно ль
Но в них не видно перемены;
Всё в них на старый образец:
Всё белится Лукерья Львовна,
Всё то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
Всё тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, всё клуба член исправный,
Всё так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Взбивают кудри ей по моде
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Их речи слышит без участья,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Всё в них так бледно, равнодушно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
В тебе не встретишь, свет пустой.
Один какой-то шут печальный
У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
Об ней, поправя свой парик,
Но там, где Мельпомены бурной
Где машет мантией мишурной
Где Талия тихонько дремлет
И плескам дружеским не внемлет,
Где Терпсихоре лишь одной
(Что было также в прежни леты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов.
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Всё чувства поражает вдруг.
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.
У ночи много звезд прелестных,
Но ярче всех подруг небесных
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Как томен взор ее чудесный.
Ты заплатил безумству дань.
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Татьяна смотрит и не видит,
Ей душно здесь… Она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
Туда, где он являлся ей.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не сводит
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
Но здесь с победою поздравим
И в сторону свой путь направим,
Да кстати, здесь о том два слова:
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Источник