Кто прячется за фруктами?
Я посмотрел вниз. Это было как-то нелепо. И как теперь не растерять остатки… достоинства что ли? И как поступить – нагнуться? Сесть на корточки? Или встать на одну ногу? Или опереться спиной о стену? И как вдобавок не помешать другим?
Я сел на корточки у стены. При этом на голову, закрыв обзор, упал капюшон, а рюкзак съехал с плеча на пол. Я разогнулся весь взмокший, скорее всего с красной мордой и сказал:
А она улыбнулась совершенно точно. На ней были синие какого-то дурацкого клоунски-ментовского оттенка лосины, бордовые кеды, чуть выше них гордо светились голые щиколотки, ну и парка – здесь же холодно – под которой мелькал зеленый фартук.
Она курила, опершись спиной о стену и это было на удивление красиво. Ее правая рука держала раскрытую книжку. Рядом пестрели прилавки с фруктами, их аромат даже слегка перебивал чебуречную и табачную вонь. И ссанину. И пробивался к нам сюда явно из какой-то другой жизни.
Столбик пепла упал на бетонный пол.
– Работаешь здесь? – спросил я.
– Ага. – ответила она внезапно ощетинившимся голосом. – А что?
А я все стоял на противоположной стороне перехода. Потом кивнул сквозь поток людей в сторону книги.
Она чуть наклонила голову и явно напряглась.
– …там есть персонаж – Сарьетта…
– Ой-ой-ой! – перебила она вроде как возмущенно, будто грозя пальцем. – Ну-ка! – и зардела. А затем добавила, ёрничая. – Кто прячется под фруктами? Может ли цыпленок спрятаться за грушей? А мышонок – за виноградом?
– Юсуке Енедзу. – на ее лице возникла ухмылка. Она достала из кармана куртки убитый, но отнюдь не дешевый телефон и постучала ногтем по экрану. Я пересек проход.
– Вот. «Кто прячется под фруктами?» Юсуке Енедзу.
– Для чтения взрослым детям. – проговорил я тоном ученого мужа.
– Именно. – ответила она с чувством важности сказанного, нарочито перебарщивая.
Мы неловко помолчали. Потом я спросил:
Она развернула обложку в мою сторону. «Белые ночи». Я улыбнулся.
– Да иди ты! – она толкнула меня в плечо, пытаясь быть серьезной, но не в силах подавить смех.
– Да все-все, ладно! – и приподнял руки в знак капитуляции. Мы снова молчали.
– Я вернусь. – сказал я и кивнул, а она только посмотрела в мою сторону, ничего больше.
Потом ноги вывели меня из перехода на поверхность. Темнело, вечер подмораживал. Я подумал о том, когда же станет теплее? Еле живой снег кружило по углам вдоль голых тротуаров. Я миновал кольцо и по привычке шел дальше. Где-то слева прогремел трамвай. Я шел туда, куда не хотел идти. Шел делать то, чего не хотел делать. И это, как и все прочее – банально. И к удивлению – тоже началось с глупости.
Через пару часов я действительно вернулся. Она сказала, что не думала меня еще раз увидеть. Мы заперли фрукты, поднялись наружу и зашагали по дворам. Совсем стемнело. Снег так полумертво и мёл. Она курила, а мне все не давали покоя голые щиколотки. Она заявила, что я должен ей шоколадку, и мы зашли в какой-то универсам. В отделе всякого печенья и прочего, она выбрала плитку «несквика». Я расплатился и легонько задел пальцем кончик ее носа. Она снова зардела, опустив глаза. Или это с мороза?
Потом мы вернулись на улицу и стали есть «несквик». Возле старых деревянных идолов, стоящих в одном из дворов и которых я сперва сослепу принял за людей, мы неожиданно остановились, и она сказала, что пришли. И предложила зайти. Я согласился, чуть дрожа, и заспешил по ступенькам вслед за ней. В спину нам глядело капище.
Квартира была на первом этаже хрущевки и состояла из двух комнат. В одной из них – в гостиной – находились большой книжный шкаф, диван углом да, в общем-то, и все. Второй комнатой была, видимо, спальня. Сарьетта вошла туда, не включая свет, и почти сразу вышла, переодевшись в безразмерную футболку. В открытой двери я мельком разглядел разбросанную одежду.
Я сел на диван. С кухни донесся звон микроволновки. Сарьетта вернулась с двумя тарелками, протиснувшись мимо торчавшего из прихожей велосипеда. Тарелки парили горячими бутербродами: хлеб, сыр, кетчуп. Потом принесла чай и улеглась на другую сторону, положив голову на подлокотник. Мы стали есть.
Однако она все же села, по-турецки сложив ноги и убрав за уши копну волос.
– Теперь – да. – спокойно ответила она.
Тут мне стало невыносимо стыдно.
– Да все нормально, ты ж не знал.
– Мы тут с мамой и сестренкой жили. У меня сестренка маленькая есть. Сейчас с папой живет. Он как проснулся после того, что случилось, даже, впервые, насколько я помню, пообещал заботиться – так мило. Но я с ним все равно как-то не очень. Поздно, наверное. Всё ведь всегда поздно. У него семья там, все дела. Давно уже. Мне погано было только первые пару дней, а на похоронах уже совсем стало… легко, что ли. Еще до сих пор бывает – я, например, просыпаюсь, туплю такая в кровати, и кажется, что сейчас вбежит мама и пинками на учебу погонит…
– А ты где учишься. – робко спросил я, понимая неуместность и тупость вопроса.
– …А я не говорила разве? я искусствовед, отцу дала слово не бросать, аа и отвлекало это порядочно… потом, когда «легкость» ушла… Или курю на кухне и думаю, что сейчас мама станет ругаться… Я как бы поняла, что она просто туда наверх ушла и все. Поняла, что теперь – только воспоминания, а в них все хорошо… Вновь хреново мне стало потом, когда начались все эти сопли, «держись» там и прочее. От этого только хуже становилось. Еще из «Пусть говорят» звонили, типа, расскажи о маме, прикинь? Ну а я такая: «щас, только шнурки поглажу…»
– Ну этим мразям всюду надо сунуть нос. Чтобы материал был.
– Как писателям. – улыбнулась она и щелкнула зажигалкой, прикуривая.
– Ну, там другое, наверное… – замямлил я.
– Да то же самое. Будь ты писателем, то строчил бы сейчас в подкорку все, что я тебе сейчас тут вываливаю, ИЗЛИВАЮ, простите. а потом рассказ написал бы. Назвал бы его как-нибудь, типа «Девушка-загадка» или «Змея», и премию какую-нибудь получил. Ты не писатель?
– Жалко. – она встала и медленно заходила по комнате, будто паря или танцуя, и, немного помолчав, продолжила – Короче, одна я здесь теперь кукую. Пару лет как. Квартиру только оформлять надо было в не совсем подходящий момент, короче, я чё-т не очень понимаю – моя она или нет.
– Да это понятно. Просто с бумажками я не в ладах… – она вернулась на диван.
– Говоря о поганости – это все несколько месяцев спустя началось. Дома, например, вообще не могла находиться, все нуждалась в ОБЩЕСТВЕ, надо было говорить с кем-то, ну или хотя бы просто быть рядом, но главное – чтобы не в тягость, искренне чтобы все было, иначе – зачем оно все. Ну и без соплей чтоб. Нормальное человеческое общение, как у нормальных человеческих людей… хи-хи… И тут я поняла, что кружочек-то сузился, а потом и совсем исчез. Даже самые близкие… они-то может и пережили со мной какую-то часть этого, но до меня самой ЭТО дошло намного позже, когда для них оно было уже НЕ АКТУАЛЬНО, не интересно, а значит понимать они уже ничего не могли, да и не хотели. А я тут со своим нытьем, причем его же когда вслух произносишь, оно сразу каким-то жалким становится, понимаешь, пустым. Это все чувствуешь, а когда пытаешь выразить – чушь какая-то. Как ловушка, будто специально, чтобы каждый в своем дерьме сам варился. Ну и короче стала я типа гостем нежелательным для всех. Кислая слишком. Апатичная или наоборот импульсивная…
– Вот-вот, да. Я бы даже сказала «невыгодная» и «ненужная». И, короче, тогда я решила самоликвидироваться. – она ухмыльнулась.
– Да-да! – она смеялась. – Я даже предсмертную записку написала. Хочешь, прочитаю? Она угарная, давай!
Я занервничал. Она вскочила и сбегала до куртки, из кармана которой вынула замызганную бумажку. И стала читать, даже, скорее – декламировать, скача по комнате – очень по-театральному – измываясь над собой:
– «И в этот раз буду ныть, как и ныла до этого всю свою жизнь. А вы дальше будете кивать, привычно не воспринимая меня всерьез, и дальше идти по своим делам; или будете обещать: обещать, что напишите, обещать, что придете, обещать, что поможете, обещать, что сделаем что-то вместе, и на этом все будет, еще не начавшись, заканчиваться. Хоть что-нибудь понять вам будет страшно тяжело и потому – неудобно, нежелательно, но вам неизменно будет казаться, что это работает лишь в одностороннем порядке: встретив нечто подобное с моей стороны, вы плюнете и обиженно отвернетесь, упиваясь чувством собственной важности. А дальше – мнимое благополучие и улыбки, но все, хватит – достаточно!» Конец! – и поклонилась в пол, будто ожидая аплодисментов, а я сидел ошарашенный, не зная, что и сказать.
– Ладно-ладно, всё-всё! – затараторила она, смеясь, и завалилась рядом со мною на диван. – А то убежишь еще, подумаешь: «о-о-о, нифига себе идиотка!»
– Да ладно, все нормально… – робко улыбнулся я. – Просто не знаю, что сказать.
– Да чё тут скажешь! – она все хихикала. – Короче, я ее написала – я все же договорю, ты меня извини, ты не думай, я нормальная. – мы вроде как рассмеялись. – Написала, а потом представила, как я обо всем об этом говорю кому-то другому и мне так стыдно стало, это же все такая околесица. Хоть и правда. С тех пор я ее всегда с собой ношу, чтобы не забывать насколько я смешная идиотка. Только надо печать поставить, – она стукнула кулачком о ладонь, – «недействительно!» – и рассмеялась.
– Да не идиотка. Мы в таком случае – все идиоты.
Сарьетта взяла со спинки дивана какой-то журнал – им оказался «Moscow Art Magazine» – и, безучастно взглянув на него, бросила на столик. Однако – промахнулась, и он c шелестом упал рядом. Она рассмеялась. И сейчас же стало казаться, что в комнате очень мало места. Говорили мы еще долго, а потом она вдруг села ко мне на колени, обвила ногами и стала целовать – так, будто жизнь вот-вот кончится. И что-то солоноватое было на вкус – слезы что ли? Едва уловимое. А у меня все зажгло в груди и руки ослабли, и в голову дало, словно вспомнил все, что в мире есть хорошего.
Затем мы вроде как стали раздевать друг друга, но я почему-то остановился, она сначала вздрогнула, не поняла, а потом просто уткнулась в плечо, свернулась калачиком и уснула. Ее волосы пахли улицей и фруктами. И вопрос «уйти или остаться» как-то не пришел в голову.
Источник
Юсуке Енедзу: Кто прячется под фруктами?
Мы всегда рады честным, конструктивным рецензиям. Лабиринт приветствует дружелюбную дискуссию ценителей и не приветствует перепалки и оскорбления.
У нас уже есть книжечка: «Кто прячется за цветами», довольно потрепанная, что доказывает её частое «прочтение». Долго выбирала для заказа одну из оставшихся 3-х книг в серии, выбрала эту, так как показалось, что фрукты нам хорошо известны, а вот, например, сладости мы еще даже не все пробовали в силу своего юного возраста 🙂
Когда заказывала серию этих книжек, были сомнения, что может в 1,5 года ребёнку уже не нужны такие книжки-игрушки (любим книжки со стихотворениями, красивыми и мелкими иллюстрациями). Но дочка обожает играть в «ку-ку». И я не прогадала. В качестве развлечения/отвлечения — отличная книжечка! Почти всех узнаёт, радуется, называет (правда броненосец у нас черепаха и персик не опознаётся).
Картинки сочные, картон плотный.
На последнем развороте все фрукты и животные, можно поспрашивать.
Когда заказывала серию этих книжек, были сомнения, что может в 1,5 года ребёнку уже не нужны такие книжки-игрушки (любим книжки со стихотворениями, красивыми и мелкими иллюстрациями). Но дочка обожает играть в «ку-ку». И я не прогадала. В качестве развлечения/отвлечения — отличная книжечка! Почти всех узнаёт, радуется, называет (правда броненосец у нас черепаха и персик не опознаётся).
Картинки сочные, картон плотный.
На последнем развороте все фрукты и животные, можно поспрашивать ребёнка, кто за чем прятался.
Все страницы книжки: Скрыть
Источник